НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска
Шрифт:
— Ну, это ты сам придумывай! Как там у вас, артвооруженцев, положено? В какой таре или упаковке, с какими мерами безопасности… Тут я тебе, лейтенант, не советчик. Сам управишься!
Пришлось Попову побегать, перебрать разбросанные разбитые ящики, патронные цинки, мешки… Все не подходило. Случайно подвернулись вместительные плетеные коробки. Постоял он над ними, потирая в задумчивости подбородок, и решил: «Вот это вполне нормальная «тара». Надо набить в них мешков, а в мешковину упаковать снаряды». Так и сделал.
На поезд Попова вместе с «багажом» усадили трофейщики
Близ Умани склад оказался еще больше, чем в Вапнярке. Только был он заминирован, и, пока в нем действовали саперы, Попов ждал. А тут нагрянули специалисты из Москвы. А с ними — как подарок судьбы — Борошнев и Мещеряков. Вот радости было!
— Как ты тут, тезка, геройствовал? — спросил Мещеряков.
— Ну почему геройствовал… — заскромничал Попов. — Снаряды, правда, нашел кумулятивные, новых образцов. Под литерами «А», «В» и «С».
— Ишь ты, скромник, прямо по алфавиту латинскому действовал! — улыбнулся Борошнев. — Молодец.
— А что в Москве?
— Салюты все чаще и чаще. А у нас, как обычно, работы невпроворот.
— Какие-нибудь интересные моменты были?
— Без них не обходимся. — Борошнев повернулся к Мещерякову. — Расскажи, Коля, как ты снаряд калеченый «уговорил».
— Что значит — «калеченый»? — не понял Попов.
— Да привезли к нам стапятидесятимиллиметровый снаряд, — нехотя стал рассказывать Мещеряков. — Он видно, в какой-то мягкий грунт угодил и не взорвался. Половина взрывателя на месте, половины — нет. Снаряд — не новый. Клюев приказал: надо вывезти и взорвать. Юры Салазко, любителя острых ощущений, на сей раз не оказалось. Ну, повез я. Обхватил покрепче и повез… Водитель рулил оцепеневший, боялся даже чуточку обернуться. Дунули мы по Ярославскому шоссе, до Валентиновки. Я все шофера успокаивал: брось, говорю, нервничать, раз трубка не сработала, значит, не опасно. Но он как-то не внимал…
Друзья засмеялись.
— Доехали до Клязьмы, — продолжал Мещеряков. — Берег там высокий. Народу — никого. И я, прямо посреди бела дня, привязал к этой дуре шашку, кусок шнура, запалил и бросил с берега. Рванул он, как и должно было быть. Вот и все! А обратно ехали с шофером болтали. Такой он разговорчивый оказался, про всю свою жизнь, про всю свою родню до седьмого колена поведал…
— Нет, Коля, ты скучно рассказываешь, — шутливо протянул Борошнев. — Такой волнующий эпизод, такая отвага, а ты — словно отчет в артком пишешь.
— Да отстань! — отмахнулся Мещеряков. — Слушай, тезка, что тут за склад в Умани?
— Я и сам толком не знаю. Приехал недавно, его еще разминировали. Одно могу сказать — большой он очень. Придется повозиться. Вот утречком я вас к нему повезу. Это не в самой Умани, а под городом, в Христиновке. Крупная узловая станция между прочим…
Утро выдалось ясное, погожее. Склад был размещен неподалеку от станции, в красивом парке, который стороной обошла война, и он уже по-весеннему зеленел под солнечными лучами. Около склада, в палатках, расположились,
Из палатки вышел разлохмаченный, без шапки — видно, со сна — старшина. Увидев офицеров, подтянулся, быстро расправил под ремнем гимнастерку и пригладил волосы.
— Откуда у вас такая бельевая веревка? — улыбаясь, спросил Мещеряков.
— А что, красивая, товарищ капитан? — в тон откликнулся старшина. — Так то ж запальный шнур фрицевский! Им весь этот склад был опутан. Когда его разминировали, того добра валялось навалом. Ну, мы и приспособили… Находчивость проявили.
Целый месяц шла работа на складе. И, ровным счетом, ничего нового, своеобразного в нем не оказалось.
Только то, что было известно буквально с самого начала войны.
Московские специалисты нимало не огорчились такой своеобразной «бедности» обширного склада.
Явно выдыхается враг, — резюмировал Борошнев, Выдыхаются у немцев и изобретательская мысль, и запасы высококачественного сырья. Не до жиру — быть бы живу! Какие уж тут новинки?
— Да, больше здесь делать нечего, — сказал Мещеряков. — Пора в Москву.
— Что-то теперь нас ждет? — задумчиво произнес Попов.
— Что касается меня, то я вроде бы знаю, — загадочно изрек Мещеряков. — И предстоит мне, братцы, одно такое дело, что, как говорится, не приведи господь…
Глава девятая. ВЕСТНИКИ ФАШИСТСКОГО КРАХА
…Отвертка соскользнула. Мещерякова будто обдало огнем: вспотел сразу так, что защипало глаза и гимнастерка прилипла к спине. «Фу-у, черт! Нет, надо еще осторожнее. С такой каверзной начинкой — шутки плохи…»
Солнце пекло невыносимо. Мещеряков попробовал, крепко зажмурившись, поднять к нему лицо, но, как ни старался поплотнее смежить веки, глаза моментально застилала горячая оранжево-алая пелена. Жарко!
Жара шла и с неба — белесого, горячечного, и снизу — от раскаленного песка. Хотелось пить, но Мещеряков понимал: можно сразу выхлебать полную флягу, и все равно уже через пять-десять минут снова будет мучить жажда.
А ведь за недалекой насыпью, по которой проходила железная дорога, открывалось морское побережье, и, если вслушаться, оттуда доносился приглушенный расстоянием мерный рокот прибоя. Как было бы здорово искупаться! Впрочем, что за блажь? То пить, то купаться… Работать надо, а все эти желания лишь рассредоточивают и отвлекают.
Единственная вольность, которую позволил себе Мещеряков, — раздеться по пояс: гимнастерка уже безбожно покрылась солью! Да к тому же было бы совсем неплохо заявиться в Москву изрядно загоревшим, точно в мирное время из какого-нибудь черноморского санатория! Ребята в НИГ застонут от зависти: мы, мол, тут за столами свои галифе просиживаем, света белого не видим, а некоторым — такая удача: раскатывать по морским курортам, где ни боев, ни бомбежек, и воздушные ванны принимать…