Нигредо
Шрифт:
И сам стал Богом.
— О-о! — протянула Амалия, прижимая ладони к груди. — Дорогая, я поняла, куда вы клоните!
Пламя свечей отражалось в стеклянных глазах Спасителя.
Однажды его привязали к кресту и обложили хворостом. Принесли в жертву, чтобы остановить эпидемию. Сожгли заживо на глазах у измученных людей.
Огонь — место, где была разрушена власть болезни.
Огонь — место, где была разрушена власть греха.
Огонь — это расплата за долги.
— Конечно, мой муж хорошо знаком с его преосвященством, — продолжала ворковать Амалия. — Недавно
Барон фон Штейгер любезно рассказал, что случилось потом.
«Они взяли его прах, Маргарита, — слышался его безмятежный голос. — Смешали с кислым виноградным спиртом и выпарили на песчаной бане. Когда тени покрыли реторту своим тусклым покрывалом, эликсир возгорелся и, приняв лимонный цвет, воспроизвел зеленого льва. Они сделали так, чтобы лев пожрал свой хвост, а потом дистиллировали продукт. И вскоре увидели появление горючей воды и Божественной крови.[1] Кто ее вкусит — обретет бессмертие…»
Барон назвал этот ритуал «Рубедо».
— Уже утром вы увидите Спасителя! — возбужденно закончила Амалия. — Разве это не прекрасно?
Ее круглые глаза восторженно блестели.
Марго увидела в них незамутненную, искреннюю любовь: с такой шагают в огонь, с ней идут на войну. Во имя такой любви ревностно хранят традиции под покровительством ложи «Рубедо» и каждое столетие поклоняются новому Спасителю, чтобы потом принести его в жертву, замолить грехи и предупредить эпидемии.
За эту слепую любовь погибнет и Родион…
Марго стряхнула оцепенение. Тени скользнули по витражу, вычернив глазницы Спасителя.
«Не человек, — напомнила себе Марго. — Только орудие Господа».
А еще единственная надежда для Родиона.
— Благодарю, графиня, — ответила она, быстро приседая в поклоне. — Сегодня вы спасли одну невинную жизнь.
[1] Цитата из «Книги двенадцати врат» английского алхимика Джордж Рипли (XV век)
2.3
Ротбург, зимняя резиденция кайзера
Ночь прошла в тревожном ожидании. За это время Марго выпила не менее пяти чашек кофе, и теперь ее сердце колотилось, как оголтелое. Она прижимала ладонь к груди, через шелка и кружево чувствуя, как похрустывает сложенное вчетверо письмо от графа фон Остхоффа с убористой закорючкой-подписью епископа Дьюлы и резолюцией: «Прошу принять к рассмотрению».
В этот момент Марго могла бы гордиться собой, но думала только о Родионе — маленьком Родионе, проведшем ночь в тюремной камере, где пахнет гнилью и табаком, где из соседних камер доносится пьяное мычание бездомных и рассвет едва-едва просачивается сквозь узкую щель под потолком. Место, куда более отвратительное, чем славийский приют.
«На что ты пойдешь, чтобы вызволить брата? — вкрадчиво спрашивал покойный барон. — Ляжешь под очередного престарелого аристократа? Под самого Спасителя, или, может, кайзера? А, маленькая шлюшка?»
Марго больно и зло ущипнула себя за мочку уха. Призрачный голос пропал, оставив на языке кисловатый привкус желчи.
Авьен просыпался:
Накатывала тошнота: не то от тревоги, не то от выпитого кофе, не то от бессонной ночи. В глаза будто насыпали толченого стекла, и Марго болезненно щурилась на позолоченный герб, где огненная Холь-птица разворачивала алые с черной изнанкой крылья, чтобы сгореть дотла и снова восстать из пепла.
Адъютант принял ее письмо, пробежал глазами и повел за собой через анфиладу комнат, отделанных белыми с позолотой резными панелями. Тяжелые люстры на медных цепях отбрасывали на паркет причудливые тени. Страха почти не было, как и понимания, что говорить Спасителю. Марго раз за разом мысленно проигрывала грядущую встречу, но слова путались, и образ кронпринца — трогательный и возвышенный, тот, что традиционно изображали на витражах, — смазывался под натиском воспоминаний о полицейском участке, где воздух насыщался стойкими алкогольными парами и визгливым смехом проституток.
В приемной не оказалось свободных мест: посетители расположились в креслах, пролистывая свежие газеты или просто переговариваясь друг с другом. Иные бродили вдоль полок из красного дерева, глазея на книги в сафьяновых переплетах, но за прошедшую ночь Марго порядком утомили суета и многолюдность, поэтому она облокотилась о стену и прикрыла глаза, но все равно слышала монотонный гул голосов — так майские жуки кружатся у фонарей, и жужжат, жужжат…
…слышали о помолвке герцога Н.?
.. а из какого рода невеста?
…не советую ходить в мясную лавку на Хольцгассе, мясник дерет втридорога…говорят, война будет.
…дурак, кто так говорит! Спаситель на что?
…вчера на Шмерценгассе обыск был.
…от войны не спасешься.
…мне рассказывала бабуля — царствие ей небесное! — что прошлый Спаситель до ритуала еще целых десять лет на троне просидел.
…так прошлое императорское величество — небесного царствия и ему! — преставился рано, а нынешнее здравствует, дай Бог ему здоровья!
…говорят, его высочество выдвинул закон, чтобы и наши детки, простых работяг и бедняков, могли в школы ходить и в университеты поступать.
…чепуха! А работать кто будет?
…фон Штейгер, прошу пройти. Фрау?..
Марго встрепенулась, точно ее выдернули из вязкой и убаюкивающей трясины. Голоса еще отдавались эхом под черепной коробкой, комната расплывалась разноцветными кругами, которые наплывали друг на друга и разламывались, обнажая черноту дверного проема.
Боже, она едва не заснула в приемной его высочества! Марго в тревоге оглядела собравшихся — нет ли среди просителей общих знакомых? Не то, чтобы ее слишком заботили вопросы репутации, но лучше не давать лишних поводов для сплетен, тем более, когда твой брат находится в тюрьме по обвинению в государственной измене.