Ник. Смирнов-Сокольский. "Только не воспоминания"
Шрифт:
Ник. Смирнов-Сокольский
"Только не воспоминания"
Ник. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах. Издание пятое
М., "Книга", 1983
OCR Бычков М. Н.
Так называется одна из статей В. В. Маяковского, написанная им для юбилейного номера "Лефа", посвященного десятилетию Великой Октябрьской революции14.
В этой статье он писал, что всякие "вечера воспоминаний" ему "не
Без воспоминаний трудно, очевидно, обойтись вообще, а в особенности когда они касаются такой громадины, как Маяковский. О нем всякая, даже самая маленькая подробность не может показаться ненужной.
Я встречался с Владимиром Владимировичем множество раз: и выступая в тех же "торжественных" концертах, в которых выступал и он, и бывая у общих знакомых, и, наконец, просто за биллиардом, в актерском клубе.
Никакой особой близостью к нему я похвастаться не смею, но относился он ко мне весьма дружелюбно. Для эстрадного фельетониста имя Маяковского тогда было неистощимой "злобой дня", и он, зная, что я частенько упоминаю его в своих выступлениях, не в пример многим другим, столь же знаменитым товарищам, не обращал на это ровно никакого внимания и лишь иногда, встречаясь где-нибудь, говорил:
– Питаетесь мной, как червь яблочком…
Осенью, то ли 1928, то ли 1929 года, мне, приехавшему на гастроли в Ленинград, довелось жить с Маяковским в одной гостинице. Общий наш друг режиссер Давид Гутман, проживавший в то время тоже в Ленинграде, пригласил и его, и меня, и еще ряд товарищей в гости. Маяковский любил актеров, эстрадников, циркачей (клоуну Виталию Лазаренко он даже кое-что писал для репертуара) и пришел в эту компанию, по-видимому, не без удовольствия.
Из писателей кроме него были Л. В. Никулин, Виктор Ардов, Валентин Стенич и кто-то еще.
Мне в те дни посчастливилось, и я приобрел у одного старого библиографа его довольно значительную коллекцию альманахов и сборников XVIII и XIX столетий.
Альманахи и сборники я всегда собирал с особенной страстью. Для меня эта вновь приобретенная коллекция была уже не первой и отнюдь не последней. Я, что называется, "ершил" экземпляры, Добиваясь для своего собрания полноты и лучшего вида. Однако и в этом моем "заходе" были чудесные вещи: комплекты "Северных Цветов" Дельвига, "Невского альманаха" Аладьина, "Полярной звезды" Бестужева и Рылеева, "Мнемозины" Кюхельбекера и Одоевского, "Для немногих" Жуковского, все литературные сборники Некрасова, редчайшие альманахи поэтов-радищевцев, сожженная царской цензурой "Вятская незабудка" и множество других, тех самых, о которых когда-то Пушкин сказал, что они "сделались представителями нашей словесности. По ним со временем станут судить о ее движениях и успехах"15.
За столом разговор некоторое время вертелся вокруг этой моей находки.
Единомышленников по книжному собирательству не было, ни одного, и все "испытанные остряки", во главе с самим Владимиром Владимировичем, подтрунивали над
Ненавижу всяческую мертвечину -
Я отбивался, как мог. Зная неравнодушие Маяковского ко всякого рода автоматическим ручкам, я выдернул из кармана великолепное перо, подаренное мне ко дню рождения Демьяном Бедным, с выгравированной надписью: "Смирнову-Сокольскому – от Демьяна".
Маяковский впился в ручку и, явно завидуя, стал внимательно изучать ее механизм.
В то время перья эти были большой редкостью.
– Не завидуйте, Владимир Владимирович,- старался подтрунить и я,- со временем и вам такую же надпишут!
– А мне кто ж надпишет-то?- Шекспир умер!16
Разошлись по домам. Мне с Маяковским было по дороге, но в пути он предупредил меня, что идет прямо ко мне.
– Зачем, Владимир Владимирович? Четвертый час ночи!
– А вот посмотрю, что за дрянь вы там накупили…
Зашли в номер. Альманахи и сборники были разложены у меня корешками вверх на огромном диване, на креслах, на полу.
Маяковский разделся, снял пиджак, выгрузив предварительно из карманов огромное количество папирос, и вплотную подсел к книгам.
– Не обращайте на меня внимания. Делайте свое дело!
Дела у меня не было никакого, и я вскоре просто уснул самым блаженным образом.
Утром, часов в одиннадцать, моим глазам представилась незабываемая картина. В комнате плавали облака табачного дыма. Порядок, в котором я уложил альманахи и сборники, был полностью нарушен. Видно было, что их перелистали все до единого, а сидящий в той же позе Маяковский, набросав в пепельницу гору окурков, что называется, "добивал" последние альманахи…
Удивленный до крайности, я подсел к Владимиру Владимировичу и в ту же минуту имел удовольствие убедиться, что его знаменитое "Ненавижу всяческую мертвечину" – к старой русской книге, к ее творцам и создателям никакого отношения не имеет.
Он не только уважал и любил старую книгу, но, что гораздо важнее, хорошо ее знал.
Об имеющихся у меня альманахах и сборниках, об участвовавших в них поэтах и писателях он рассказал мне больше, чем знали многие специалисты.
Так, он тут же указал мне на весьма любопытную подробность, что в ряде альманахов, изданных после восстания декабристов (например, "Жасмин и роза" 1830 года), стихи казненного Рылеева, несмотря на строжайший запрет цензуры даже упоминать это имя в печати, неуклонно продолжали появляться за его полной подписью. Царская цензура явно "прошляпила", и имя огненного декабриста продолжало напоминать о себе в некоторых из этих маленьких, очаровательных, с ладонь величиной книжках.