Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
Шрифт:
— Он там очень много говорит о кукурузе, убеждая читателя в ее преимуществах. Нам это непонятно, в этом американских фермеров убеждать не надо, — рассказывал Строуб.
До этой встречи я практически ничего не знал о том, кто и как работал над воспоминаниями. Для меня было приятной неожиданностью то внимание и, я бы сказал, почтение, с каким сотрудники издательства отнеслись к запискам отца.
В разговоре мы не затрагивали вопросов, связанных с получением мемуаров. Шел последний период застоя, и говорить об этом было небезопасно.
Я думал, что мы больше не встретимся. Однако судьбе было угодно распорядиться
От «Тайма» пришли Строуб Тэлбот и сотрудники московского отделения Энн Блэкман и Феликс Розенталь. Мы были в недоумении. Чего же от нас хотят?
Тэлбот вспомнил и о нашей предыдущей встрече, и о многом другом, а затем сказал, что они не могут считать свою миссию выполненной, пока воспоминания Хрущева не вышли на русском языке, не стали достоянием народа, которому они предназначались. Он добавил, что они готовы приложить к этому все усилия и оказать в этом деле нашей семье посильную помощь. Кроме того, сказал Тэлбот, компания «Тайм» чрезвычайно горда тем, что ей выпала честь быть первым издателем воспоминаний этого великого человека.
Строуб пояснил, что, когда он прочитал мое интервью югославской газете «Виесник», он позвонил своим шефам и сказал, что пришла пора действовать. Надо ехать в Москву. Его идею одобрили. И вот они здесь.
Дело в том, что весной 1988 года у меня попросил интервью корреспондент хорватской газеты «Виесник» Милан Якеш. В ответ на его вопрос о мемуарах Хрущева я объяснил, что они находятся в ЦК КПСС и, по моему мнению, в условиях перестройки и гласности без затруднений могут быть изданы в Советском Союзе.
Это интервью получило широкую огласку в мире, его передали ведущие информационные агентства.
От имени нашей семьи я поблагодарил представителей компании «Тайм» за добрые слова и намерения и сказал, что больше всего нам мог бы помочь русский текст мемуаров, распечатанный с пленок. Тэлбот ответил, что все пленки «Тайм» передал в Гарримановский институт Колумбийского университета в Нью-Йорке. Там хранится собрание записей голосов наиболее выдающихся государственных деятелей.
— Эти записи доступны любому исследователю. Нам не представит труда получить их для вас, — обнадежили они меня.
Мы договорились о следующей встрече. Прошло меньше месяца, и в начале июля нас посетили руководители «Тайма» Генри Маллер и Джон Стакс, а также наши знакомые Строуб Тэлбот, Энн Блэкман и Феликс Розенталь.
Маллер и Стакс не принимали участия в издании мемуаров, так как пришли в компанию позднее. Они вручили нам экземпляры воспоминаний Хрущева на английском языке. У меня эти книги были, а Рада и Юля получили их впервые.
Они еще раз заверили нас, что компания «Тайм» считает для себя делом чести довести публикацию воспоминаний Хрущева до победного конца, и сказали, что распечатки с пленок будут у нас в ближайшее время…
Надо сказать, что, несмотря на резко отрицательное официальное отношение к имени Хрущева во времена брежневщины, осторожный возврат интереса к имени отца начался задолго до встречи с американцами.
В конце семидесятых годов мне позвонил Алексей
Я много слышал о Рое Медведеве. Читал его книгу о Сталине «К суду истории». По тем временам это был чрезвычайно смелый шаг, который не мог не вызвать уважения. Хорошо о нем отзывался в свое время и Эрнст Неизвестный, собиравшийся нас познакомить, однако сделать это до своего отъезда за рубеж в 1975 году не успел.
Читал я книги Медведева об отце на английском языке. По правде говоря, мне они не понравились. Я не почувствовал в них глубокого анализа исторического периода, многие события освещались поверхностно, какие-то факты оказались искаженными, а с оценками, как ни старался быть объективным и преодолеть родственные чувства, я согласиться не мог — слишком близко они оказывались к стандартным в те времена словам о волюнтаризме и субъективизме Хрущева.
Не надо забывать обстановку тех лет. Тогда даже простое упоминание его фамилии могло быть чревато неприятностями для автора издания, но Медведеву позволялось.
Мы договорились о встрече. И вот седой, интеллигентного вида мужчина сидит напротив меня. Мы поговорили о его замысле, о необходимости объективного освещения истории. Казалось, мы вполне поняли друг друга, и встречи наши продолжались. Я рассказывал ему об отце, и эти рассказы автор использовал при написании многих глав своей книги.
Наконец Рой Александрович принес окончательный вариант. Он сказал, что книга уже набирается в Лондоне. Событие это совпало со смертью Брежнева.
Книга мне не понравилась. Отдельные ее разделы были полны неприятия хрущевских реформ. Лишь бесспорные события, такие, как XX съезд, разоружение, не подвергались разгрому. Особенно, как я помню, досталось «неправильным» действиям отца в области сельского хозяйства, приведшим к сокращению выпуска сельскохозяйственных машин — тракторов и комбайнов.
Свои обвинения автор позаимствовал из доклада Брежнева весной 1965 года на первом, не организационном, постхрущевском Пленуме ЦК. Там на отца валили все без разбора. Производство тракторов и комбайнов в 1959–1960 годах действительно сократили в соответствии с предполагаемыми потребностями. Потом, в 1961–1963 годах, когда потребности возросли, увеличили. Потом… Что происходило после того, я уже не помню, но наверняка промышленность следовала указаниям Госплана, а он отслеживал ситуацию на селе. Ничего необычного и ничего трагичного, но тогда Брежнев на этом незначительном эпизоде спекулировал, а теперь Медведев, вторя ему, политическую спекуляцию превращал в историю.
Дальнейшие разделы книги строились примерно по тому же принципу, как если бы их писали в ведомстве Евгения Михайловича.
Значительную часть книги автор отвел критическому разбору школьной реформы — вопросу, который не числился у отца в приоритетных, но оказался наиболее близким самому Медведеву, в прошлом учителю.
Словом, как я ни старался отстраниться от понятного родственного субъективизма и трезво взглянуть в лицо историческим фактам, у меня ничего не выходило. Обо всем этом я откровенно сказал Рою Александровичу при нашей встрече в декабре 1982 года.