Никита Хрущев. Реформатор
Шрифт:
Отец принялся рассуждать.
— Москва — не Брюссель, а Советский Союз — не Бельгия. Они получают прибыль от выставки не на входных билетах, а на торговле и всевозможных развлечениях. У нас ничего подобного нет и не предвидится. К тому же, куда мы денем всех этих туристов? Не в студенческие же общежития их расселять? Люди не того калибра и не тех запросов. Придется строить гостиницы для иностранных туристов. А что с ними делать после выставки? На туристов из капиталистических стран пока рассчитывать не приходится, своих командировочных за государственный счет в такие гостиницы селить накладно.
Дудоров слушал отца молча, изредка кивал головой.
— Вот и получается, что окажемся мы со Всемирной выставкой в одном убытке, — заключил отец. — Как ни жаль, как ни неприятно, но придется отказываться. Пишите письмо устроителям, придумайте какую-то причину повесомее.
— Но, Никита Сергеевич, — попытался возразить Дудоров, — придется заплатить неустойку, и уже мы кое-что потратили…
— Нет, нет, пока нас еще не засосало глубоко, надо отказываться. Потом хуже будет. Жаль, но пишите отказ, — подвел итог разговору отец.
Дудоров отправил соответствующее письмо. В
Поль Робсон и Сайрус Итон
Летом 1958 года в Москву приехал великий американский певец Поль Робсон. Иностранные визитеры еще только открывали для себя Россию, «страну для них совсем чужую», вот и Робсон, один из немногих почитателей нашей страны в США, решил посмотреть, каков же Советский Союз на самом деле. 29 августа отец пригласил его на Ливадийскую дачу, где он проводил свой отпуск. Они посидели под тентом на пляже, а потом вместе отправились в пионерский лагерь «Артек». Там произошло настоящее братание. Огромный черный человек для отдыхавших детишек олицетворял угнетенную Африку. Они окружили плотным кольцом Робсона и отца. Певцу пожимали руку, стремились его потрогать. На отца внимания почти не обращали. Потом дети пели Робсону, а Робсон — детям.
В тот год Поль Робсон стал кумиром не только артековцев, но и всей страны и как певец, и как человек. До конца своей жизни, он умер в 1976 году, Робсон тепло относился к нашей стране. У нас образ его постепенно тускнел, а к концу XX века отношение к Полю Робсону стало сначала пренебрежительным, а потом и откровенно враждебным. Помнившая Робсона интеллигенция невзлюбили его именно за то, что он любил Россию и их в том числе. Таковы парадоксы российского самосознания.
Вслед за Робсоном в Москву приехал еще один североамериканец: худощавый лощеный металлургический магнат, один из руководителей Кливлендской группы, миллиардер-диссидент Сайрус Итон. Искренне обеспокоенный будущим мира, он объединил под своими знаменами борьбы против ядерной войны ее противников — ученых, таких как Альберт Эйнштейн, Фредерик Жолио-Кюри, Бертран Рассел и многих других. Впоследствии это движение по месту первого собрания 7 — 11 июля 1957 года двадцати двух ученых из десяти стран в переоборудованной церкви деревни Пагоуш на Восточном побережье Канады, где у Итонов было имение, назовут Пагоушским. В 1995 году Пагоушское движение стало лауреатом Нобелевской премии мира «За большие достижения, направленные на снижение роли ядерного оружия в мировой политике и за многолетние усилия по запрещению этого оружия».
1 сентября 1958 года Итон встретился с отцом в Кремле. Они сразу нашли общий язык. Отцу, как и Итону, претила война, разрушение.
В Вашингтоне Итона не привечали, но и отмахнуться от него не могли. Его просто старались не замечать. Как-то раз, я уже не помню в связи с чем, президент Эйзенхауэр в сердцах публично посоветовал не обращать на активность Итона внимания — он-де не пользуется в США никаким влиянием. Итона слова президента не на шутку задели. Об этой истории он рассказывал в моем присутствии отцу в 1959 году в Вашингтоне, где они снова встретились во время визита советской делегации в США.
— Представляете, господин Хрущев, Эйзенхауэр на весь свет объявил, что я — ничто, — обычно невозмутимый Итон на сей раз выглядел взволнованным. — Такого я спустить не мог, решил его как следует проучить. Тут подвернулся удобный случай. Президент представил Конгрессу на утверждение нового главу Энергетического ведомства, не последнего лица в администрации, он заправляет всеми атомными делами. Вот я и решил провалить его утверждение. Разослал сенаторам и конгрессменам, избранным от штатов, где располагаются мои заводы, просьбу голосовать против. Что тут началось! Ослушаться меня они не смели, но и ссориться с президентом боялись. Накануне голосования убежали из Вашингтона, попрятались по щелям, как тараканы. Думали, все обойдется. Я же зафрахтовал и разослал за ними по их штатам специальные самолеты и предупредил: кто не приедет или проголосует «за», пусть пеняет на себя. Прилетели в Вашингтон как миленькие, проголосовали как надо, президентскую кандидатуру провалили с треском. На следующий день я послал Эйзенхауэру телеграмму.
Итон не сказал, что он в ней написал.
— Белый дом мне не ответил, — закончил рассказ довольный собой и тем, как он утер нос президенту, Итон.
Меня рассказ Итона привел в восторг, такого от капиталиста я не ожидал. Отец же дипломатично перевел разговор на борьбу за мир. Обсуждать с Итоном его распри с Эйзенхауэром он не хотел, ведь он тут, в США, гость президента.
Осенью следующего, 1960 года, после скандала с американским самолетом-шпионом У-2, сбитым в районе Свердловска (Екатеринбурга), беспардонного вранья Госдепартамента, их отказа извиниться, отец демонстративно отправился в Нью-Йорк на заседание Генеральной ассамблеи ООН уже не гостем американского президента, а его врагом. Но не допустить отца на свою территорию возможности не имел даже президент США.
Что и говорить, встречали отца в нью-йоркской гавани без красных ковровых дорожек, без официальных американских представителей. На причале толпились агрессивно настроенные журналисты, а среди них невозмутимо возвышался, как всегда подтянутый, Сайрус Итон. Он прилетел специально, чтобы встретить Хрущева.
2 — 10 апреля 1958 года отец с официальным визитом в Венгрии. Прошло около полутора лет после подавления восстания в Будапеште, но, вопреки опасениям, встретили их дружески, отец постоянно норовил «пойти в народ», смешаться с толпой, пожимал руки, улыбался, шутил.
25 апреля он уже в Курске, объехал поля, вручил области орден Ленина и вечером улетел с аналогичной миссией в Киев.
30 апреля 1958 года отец на ВДНХ осматривает экспозицию мелиоративной техники. В те годы началось осушение болот, в первую очередь белорусских и полесских.
12 мая 1958 года отец выступает в Кремле на совещании по автоматизации промышленности, а я с подмосковного аэродрома Чкаловский улетаю в свою первую в жизни длительную командировку на ракетный полигон в Капустин Яр под Сталинградом.
30 мая 1958 года в первый коммерческий рейс отправилась «Ракета», спроектированное Ростиславом Алексеевым в Горьком единственное в мире судно на подводных крыльях. Вскоре они появятся не только на наших реках и озерах, но и в Греции на Средиземном море и даже в Америке. Горьковское КБ удержит мировое первенство до 1990-х годов.
31 мая отец улетает в Софию на съезд Болгарской Коммунистической партии. В Москву он вернется только 9 июня.
10 июня утром отец разбирается с накопившимися за время его отсутствия делами, затем принимает делегацию общественных деятелей Великобритании, а вечером отправляется в Большой театр на спектакль парижской Гранд-Опера. Они привезли в Москву неизвестные нам современные одноактные балеты: «Наутеос» и «Сюиту в белом» Жака Леле и «Идиллию» Франсуа Серрета.
29 июня торжественно открыли шоссе Москва — Ленинград — Хельсинки, третью, после Минского и Симферопольского, современную автомобильную магистраль.
30 июня 1958 года на заседании Президиума ЦК отец предлагает запретить чиновникам разъезжать по стране в служебных салон-вагонах (о спецсамолетах тогда еще и не мечтали, использовать их «только в особых случаях), а в обычных поездках покупать билеты, как и все остальные граждане.
4 июля, в День независимости Соединенных штатов, посол Лоуэллин Томпсон выступил по московскому телевидению. Американцы считали это выступление своей пропагандистской победой, а отец — своей, на основе взаимности администрация США теперь обязана была предоставить эфир нашему послу.
На приеме в посольстве США отец в тот вечер отсутствовал, накануне вместе с президентом Чехословакии Антонином Новотным отправился в Ленинград. Там они посетили крейсер «Киров», а во второй половине дня, 4 июля отец выступил на Кировском заводе, призвал бороться с пьянством, советовал переходить с водки и бормотухи на сухие вина, благо производили их вдоволь, весь Крым, юг Украины, Молдавию засадили виноградом. Газеты, как водится, подхватили и растиражировали инициативу отца, но народ к его увещеваниям оказался глух. Культура «винопития» в России не прививалась.
6 июля отец возвратился в Москву, а 8-го утром улетел в Берлин, там его ожидали на съезде СЕПГ.
18 июля на Президиуме ЦК зашел вопрос о гимне, в последнее время из-за упоминания в тексте имени Сталина гимн исполняли «без слов», но бесконечно так продолжаться не могло. Отец поинтересовался: «Нельзя ли взять за основу нового гимна песню Исаака Дунаевского “Широка страна моя родная”»? Секретариату ЦК поручили организовать обсуждение, отобрать лучшее, опубликовать слова и ноты в «Правде».
В октябре-декабре 1958 года поручение выполнили, опубликовали, но дальше дело не шло. Слова сочиняли лучшие поэты, в том числе и Твардовский, музыку писали практически все значимые композиторы, включая Шостаковича, но гимна не получилось. Вопрос отложили на неопределенное время.
29 июля в Москве на Триумфальной площади (в те годы — площадь Маяковского) открыли памятник великому поэту XX столетия Владимиру Маяковскому, почти сразу ставший центром притяжения разбуженной оттепелью мятущейся молодежи, талантливых молодых поэтов — новых властителей дум новой эпохи.
Поэтические чтения у памятника Маяковскому доставят немало головной боли московским властям. Они попытаются «принять меры», но разогнать читающих и слушающих стихи без санкции отца не решатся. Памятник Маяковскому вскоре станет символом духовного освобождения. К сожалению, ненадолго. После 1964 года несанкционированные выступления на площади Маяковского запретят.
В августе в Тихий океан отправилось исследовательское судно Академии наук СССР «Витязь». Корабль небольшой и невзрачный, но первый. Вскоре в Советском Союзе построят целую научно-исследовательскую флотилию, по значимости вторую после США.
Жилищные кооперативы
26 июня 1958 года отец, прихватив с собой Козлова с Полянским, без предупреждения заезжает на постоянную Строительную выставку, что на Фрунзенской набережной. Визит внеплановый, и на выставке не оказалось никакого другого начальства, кроме директора. Он и давал пояснения, показывал макеты малогабаритных квартир, последние модификации деталей панельно-сборных домов. Ничего принципиально нового для себя отец среди экспонатов не обнаружил. Панельное домостроение стало рутиной, такой же, как сборка автомобилей на конвейере. Технология производства стен, лестничных пролетов, перегородок устоялась, а как сделать дома привлекательными для глаза и жизнь в них удобнее — забота архитекторов и дизайнеров.
Отец задержался у диаграммы роста объемов вводимой в эксплуатацию жилой площади, количества предоставляемых людям новых квартир. Картина впечатляющая, кривая резко уходила вверх. Слушая рассказ директора выставки, отец удовлетворенно кивал и тут же, обращаясь, главным образом, к своим спутникам, заметил, что всего этого недостаточно. При таких темпах, даже при существующих нормах, перспектива разрешения жилищной проблемы растворяется в далеком будущем, уходит за 1980 год. И это без учета ежегодного прироста населения, а оно и сейчас не маленькое, три с лишним миллиона в год, а в будущем еще увеличится. Нового прорыва в технологии сборки домов, считал отец, ожидать не приходится, конструкторы достигли своего потолка, собирают из деталей дома, как в детском конструкторе. Единственный выход — ввод в действие новых домостроительных комбинатов, другими словами — привлечение новых капиталовложений и, естественно, экономия на всем, сосредоточение всех ресурсов на главном направлении.