Никита Хрущев. Реформатор

Хрущев Сергей

Самые обыденные вещи приковывали всеобщее внимание, приводили нас в восторг. Мне особо запомнилась «Одноэтажная Америка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова — репортаж о поездке в конце 1920-х годов по Соединенным Штатам, о мотелях, закусочных, о жизни простых людей в далекой заокеанской стране. А какой восторг вызвали у меня размытые фотографии, сделанные Серго Микояном на Цейлоне! Уже после смерти Сталина он попал туда в составе какой-то делегации. Пальмы, слоны — и все это он увидел живьем, а не в зоопарке или в пыльном томе «Жизни животных» Брема.

Конечно, открывал окно в мир не Михайлов, и не он решал судьбу «Иностранки», новые журналы начали появляться до него, но кто-то должен был внести конкретное предложение в верха. Или не внести. Или вообще написать отрицательное заключение на чужое предложение. Или положительное, а может, и восторженное. Все это зависело от министра культуры, и ох как зависело.

День за днем

7 марта 1955 года Советский Союз присоединился к Гаагским конвенциям 1899 и 1907 годов о статусе военнопленных, к конвенциям, которые Сталин не просто игнорировал, но, я бы сказал, ненавидел, что во время войны стоило неимоверных страданий миллионам наших солдат, попавшим в немецкий плен.

1 апреля читатели не обнаружили на первых страницах газет ожидаемого сообщения о снижении цен, которое практиковали с 1948 года. В конце 1947 года старые рубли, в соотношении десять к одному, обменяли на новые, отменили продуктовые и промтоварные карточки на товары, установили новые, запредельно высокие, цены. Со следующего года их начали понемногу снижать, выборочно, но регулярно, год за годом.

Мероприятие пропагандистское, но эффектное. Помню, как все ждали очередного снижения, потом бежали в магазин, а там на ценниках перечеркнуты старые цены, а рядом, чуть пониже, красным поставлены новые. Через месяц появлялись новые-старые продукты, но с новыми названиями и новыми ценами. Они вытесняли прежний ассортимент, но и старые, дешевые продукты совсем не исчезали, просто переходили в разряд дефицита. Отец предложил людей больше не обманывать, у нас и по старым, не сниженным ценам, продуктов в обрез. Это была его, может быть, самая серьезная ошибка. Продуктов становилось больше, люди жили лучше, но в народной памяти осталось: «При Сталине цены снижали регулярно, а после…»

20 апреля 1955 года отец отправляется в Варшаву на празднование 10-летия подписания советско-польского договора о дружбе. В Польшу он едет без Булганина, там, в отличие от капиталистических стран, отец не нуждается в «государственном прикрытии».

15 мая 1955 года традиционно объявили о подписке на очередной Государственный заем в 32 миллиарда рублей. К займам так же привыкли, как и к снижению цен, без радости, но покорно подписывались все. Заем превратился в некий дополнительный налог. Отец опять заговорил, что от этой практики пора отказываться, эти дополнительные, заемные деньги давно уже почти ничего не приносят в бюджет, все уходит на выплаты по предыдущим займам. Минфин возражал, если деньги не занимать, то нечем будет платить по выигрышам, гасить выходящие в тираж облигации. Получался замкнутый круг. Решили в 1955 году заем оставить, а как поступить в 1956 году — подумать.

12 июня 1955 года в Якутии открыли месторождения алмазов, знаменитую кимберлитовую трубку «Мир». До того алмазные россыпи считались только африканской принадлежностью, как, например, львы или носороги. Якутские алмазы стали настоящей сенсацией, но газеты об этом событии не сообщили, алмазы продукт стратегический, месторождение засекретили.

4 июля отец, а вместе с ним и все сколько-нибудь значительные члены Президиума ЦК впервые со времен войны пришли в Спасо-хауз на прием к американскому послу по случаю Дня независимости США, да и во время войны, приемы в посольствах посещал только Молотов, министр иностранных дел.

14 июля 1955 года, в День падения Бастилии члены Президиума ЦК побывали на приеме в посольстве Франции.

16 июля отец с Булганиным, Молотовым и Жуковым отправились в Женеву на совещание глав четырех держав-победительниц во Второй мировой войне. Они вместе не собирались с июля 1945 года.

20 июля 1955 года наконец-то открыли свободный доступ в Кремль, без пропусков или приглашений на Новогодний бал, иди кто хочет и когда хочет, как в любой другой музей. Решение об этом, по предложению отца, первый раз попытались принять еще в декабре 1953 года, но все никак не получалось. Сопротивлялось Управление охраны, «девятка». Возражал Ворошилов, с 1918 года он жил в Кремле, привык к утреннему и вечернему моциону по безлюдным дорожкам, а тут посетители, экскурсанты, просто прохожие. Отец отшучивался: «Клим, не съедят они тебя, гуляй на здоровье». Климент Ефремович на шутки не реагировал, мрачнел, дулся. Отец поначалу его не торопил, открытие Кремля для публики не относилось к делам первостепенной важности. Так продолжалось почти полтора года. Наконец отцу препирательства надоели, комендатура Кремля получила указание открыть все входы и выходы. После этого Ворошилов с кремлевской квартиры съехал, гулял теперь на даче за надежным зеленым забором. Отцу же, напротив, полюбились прогулки в Кремле, хотя он там никогда не жил. Ему нравилось многолюдье, толпы он не боялся, окунался в нее, как в морскую волну, заговаривал со встречными, шутил.

В сентябре первая советская экспедиция на дизель-электроходе «Обь» отправилась в Антарктиду. Мы тогда слабо представляли, что за континент находится на Южном полюсе. И хотя бюджетных ресурсов в стране, как всегда, не хватало, но Советский Союз не пожелал оставаться в стороне, ведь тогда в Антарктиду как раз наладились американцы.

17 сентября 1955 года Президиум Верховного Совета СССР объявил об «амнистии граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов».

8 октября 1955 года новейшие советские крейсера «Свердлов» и «Александр Суворов» прибыл в Пoртсмут с визитом дружбы.

12 октября в Ленинграде бросил якорь британский авианосец «Триумф».

В 1955 году был основан Челябинск-70, ныне Снежинск, закрытый городок, где разрабатывали ядерное оружие, дублер и конкурент Арзамаса-16 (ныне Саров). Держать все «яйца» в одной корзине отец считал слишком опасным, американцы одним ударом могут лишить страну ядерного потенциала. И подставить Юлию Борисовичу Харитону конкурента он тоже считал не лишним, один ум хорошо, а два — лучше. Научным руководителем Челябинска-70 назначили будущего академика Кирилла Ивановича Щелкина.

Осенью 1955 года провел первую плавку Череповецкий металлургический комбинат.

Заем, снижение цен, новые журналы, полярная станция в Антарктиде и даже коронация английской королевы не шли ни в какое сравнение с отменой запрета абортов, введенного Сталиным 27 июня 1936 года. Тогда, накануне репрессий, он предполагал таким образом восполнять запланированную им «убыль» населения, да и вообще пусть не ленятся, рожают побольше, стране нужны и солдаты, и рабочие. За аборт назначили суровое уголовное наказание, но аборты не искоренили. Аборты делали подпольно, с риском не просто для здоровья, но и самой жизни женщин. Мария Дмитриевна Ковригина, министр здравоохранения, и Нина Васильевна Попова, секретарь Объединения профсоюзов, две входившие во власть женщины в середине 1955 года подали в Президиум ЦК записку с просьбой разрешить аборты.

На Президиуме мнения разделились, Каганович, он в отсутствие отца, председательствовал в тот день, не просто высказывался против, а грубо обрушился на докладывавшую вопрос Ковригину, обвинил ее в искажении линии партии, направленной на ускорение прироста населения в стране. Ковригина стояла ни жива ни мертва. Она знала, что ждет «исказителей» партийной линии. За нее вступился Микоян, начал увещевать Лазаря Моисеевича, уговаривать сбавить тон, а то «люди перестанут выходить со своими предложениями». Каганович утихомирился, но, пользуясь правом председательствующего, отложил решение вопроса на неделю. Микоян пожаловался на Кагановича Хрущеву.

На следующем заседании Президиума председательствовал отец. Предложение Ковригиной — Поповой прошло практически без обсуждения. Даже Каганович промолчал. И вот теперь, 1 ноября 1955 года, аборты стали легальными.

1 декабря 1955 года Президиум ЦК рассмотрел вопрос «Об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1948 года “О направлении особо опасных государственных преступников, по отбытии наказания, в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР”». Сталин считал, что даже отсидевших свой срок политических не следует возвращать «на большую землю». Их, нежелательных свидетелей, лучше пожизненно изолировать ото всех и вся.

Сразу по подписанию в 1948 году сталинского указа, вновь арестовали и отправили на Север на поселение 25 тысяч человек, выпущенных из лагерей после войны. После 21 февраля 1948 года, освобождавшиеся из заключения автоматически препровождались в места, указанные Министерством внутренних дел. На 1 января 1955 года таких «поселенцев» насчитывалось 54 309 человек, в том числе: «украинских, белорусских, литовских, латышских, эстонских и других националистов — 23 160 человек». Они рвались домой, удерживать их в поселенческих поселках становилось все труднее, а главное — бессмысленно.

Генеральный прокурор СССР Руденко, вместе с другими, причастными к этому делу чиновниками, 22 января 1955 года запросил Президиум ЦК — как быть? Дело тянулось целый год, обрастало справками и заключениями, и наконец его рассмотрел Президиум ЦК. Указ Президиума Верховного Совета СССР, предоставлявший свободу ссыльнопоселенцам, подписали 13 февраля 1956 года, в канун открытия XX съезда КПСС.

Последняя

«Сталинская» пятилетка

В промышленности, по сравнению с сельским хозяйством, дела обстояли получше, но и там дыры зияли повсюду. Последняя «сталинская» пятилетка 1951–1956 годов, не желала выполняться, хоть плачь. Собственно, она и не могла выполниться. Планируя ее, Сталин не рассчитывал на исполнение. Как рассказывал отец, он сознательно задавал завышенные рубежи, считал, что какую цифру не назови, реальную или нет, на деле запланированных объемов производства, все равно не достигнут. Исходя из своей логики, Сталин выдавал так называемые мобилизующие планы. «Подстегиваемые» нереализуемыми заданиями предприятия, по мысли Сталина, добьются большего, чем в случае нормально просчитанного плана. Такая вот философия.

Пагубность «сталинского» планирования не требует особых комментариев. Один сделает больше, другой — меньше, не поставит вовремя необходимые кому-то моторы или цемент. В результате какая-то произведенная сверх плана продукция окажется никому не нужной, отправится в утиль, а в другом месте «готовые», но безмоторные машины или самолеты застынут в цехах мертвым грузом, котлованы, вырытые под фундаменты домов и заводов, из-за недовыпуска бетона и арматуры так и останутся котлованами. Кто-то доложит о перевыполнении плана, кого-то накажут за недовыполнение, а в целом неизвестно, с кого и что спрашивать. Все кивают друг на друга: все виноваты и никто не виноват. Согласно все той же «сталинской» методе, под занавес пятилетку «корректировали» по достигнутому. В результате скорректированный «план» перевыполнялся. О чем громогласно рапортовали в печати.

Отец предложил коллегам по Президиуму ЦК перестать врать самим себе, навести элементарный порядок. Он предупредил министров, чтобы на корректировки они более не рассчитывали. Теперь, по мере приближения к завершению, пятая пятилетка расползалась по швам. Проваливать первую послесталинскую пятилетку отец позволить себе не мог. Никому не интересно, как она изначально планировалась, а вот то, что при Сталине пятилетки перевыполнялись, а как его не стало, все пошло наперекос, начнут судачить на всех углах. Пятилетку скорректировали, и ее «выполнению» больше ничто не угрожало. Однако следующую, шестую пятилетку 1956–1960 годов, решили верстать по-честному, а по-честному у Госплана пока никак не сводились концы с концами.

Отца настораживали не столько количественные показатели, сколько то, что мы по-прежнему тащимся в хвосте мирового технического прогресса. Казалось бы, в тридцатые годы страна, закупив американские и немецкие лицензии, оборудование, построив с помощью иностранных инженеров заводы, производившие современные на те годы тракторы, автомобили, самолеты и многое другое, совершила рывок, вышла на современный уровень и семимильными шагами устремится вперед, обгонит своих учителей из Европы и Америки. На деле же мы через два десятилетия продолжали копировать западные изобретения, повторяли зады, уже давно пройденные капиталистами. Одной из причин топтания на месте отец считал сверхцентрализацию, забюрократизированность советской экономики. За каждой ерундой приходится обращаться в Москву, к тому же министерства отгораживаются друг от друга непреодолимыми барьерами. Он с возмущением рассказывал, как к угольным транспортерам, изготовляемым в Донбассе, резиновую ленту везли через всю страну из Владивостока. Там располагался соответствующий завод «своего» министерства, тогда как другое министерство делало точно такую же ленту за забором, в том же Донбассе. Но это другое министерство! За свою бытность на Украине он вдоволь насмотрелся подобных неурядиц. Он, тогда член Политбюро и глава республиканского правительства, не мог ничего поделать.

Теперь, став главой, отец задумался над путем одоления этих бюрократических несуразиц. Опыт регионального руководителя подсказывал ему: предприятия следует переподчинить местной власти, тогда они быстрее поладят между собой. Он посоветовался с секретарями обкомов, те горячо поддержали идею регионализации управления народным хозяйством. Министры и госплановцы, напротив, резко и весьма аргументированно возразили: они считали, что перетекание экономической власти в регионы подорвет ее плановые начала. Им вторили нынешние члены Президиума ЦК, бывшие министры: Молотов, Каганович, Сабуров, Первухин, Микоян и другие. Отец колебался, он еще не созрел и решил обсудить эти проблемы с учеными и практиками. Чтобы разобраться, что же происходит у нас с «научно-техническим прогрессом» и с «внедрением новой техники в производство», почему страна плетется в хвосте у капиталистов, 15–16 апреля 1955 года в Кремль созвали конструкторов, технологов, главных инженеров и директоров заводов, руководителей научно-исследовательских институтов, пригласили заинтересованных академиков. В совещании приняли участие все члены Президиума ЦК, но сами они не выступали, слушали других. Предложений высказали множество, но к единому мнению прийти не удалось. Решили продолжить обсуждение, через месяц, 16–18 мая, провести в Кремле всесоюзное совещание работников промышленности.

Доклад готовил Булганин. Отец предложил Булганину своеобразное «разделение труда»: он сам сосредотачивается на сельском хозяйстве, а Николай Александрович берет на себя промышленность. Тем самым отец как бы балансировал власть. К тому же, последние месяцы он многажды выступал на Пленумах ЦК, различных совещаниях, а глава правительства как воды в рот набрал. Конечно, многое тут зависело от характера, если бы Булганин имел и хотел что-то сказать, никто его за полу не держал. Но свежие идеи обходили его стороной. Булганин честно отсиживал в Кремле положенные присутственные часы, председательствовал там, где ему полагалось, подписывал массу подготавливаемых на подпись аппаратом бумаг. Что же касается идей, то тут он целиком полагался на помощников. А с них какой спрос? На то он и помощник, чтобы помогать начальству, а не наоборот. Николай Александрович не очень обрадовался предложению отца выступить с докладом, но положение обязывало. Булганин, в отличие от отца, никогда сам не писал и не диктовал свои доклады, предпочитал зачитывать готовый текст, написанный и отшлифованный в недрах аппарата. Так и сейчас он приказал помощникам приступить к подготовке выступления и по пустякам его не беспокоить. Его и не беспокоили, все материалы стекались к начальнику канцелярии Булганина генерал-майору Николаю Николаевичу Алексееву. Он сортировал их, приводил в божеский вид, превращал в полновесный доклад Председателя Правительства. Николай Александрович всецело доверял Алексееву, зачитывал его заготовки без изменений. Алексеев «сработался» с Булганиным еще со времен военного министерства. Человек умный и амбициозный, он стал «серым кардиналом» за спиной безынициативного Булганина. По существу, Николай Николаевич а не Николай Александрович вершил тогда дела в Совете Министров.

Когда в 1958 году отец сам возглавил правительство, Алексеев вместе со всей своей канцелярией достался ему в наследство, но отец сам диктовал свои записки и доклады, сам их правил, к тому же еще и импровизировал на трибуне. Алексеев, в качестве помощника, попытался прибрать к своим рукам дела Министерства обороны и Военно-промышленной комиссии, стать неким буфером между ними и отцом. Отец поначалу не возражал, но когда Алексеев, по старой привычке, начал раздавать указания от его имени, он вызвал к себе помощника и без обиняков заявил ему, что предпочитает сам, без посредников, общаться с министром обороны, начальником Генштаба, министрами оборонных отраслей, а Алексеев ему попросту не нужен. Отец твердо держался принципа, что помощник — это помощник, фигура чисто вспомогательная. Его дело помогать, а не подменять своего босса. Алексеева роль технического исполнителя, даже при главе правительства, не устраивала. В результате они с отцом, к обоюдному удовлетворению, расстались. Алексеева из Совета Министров откомандировали в распоряжение министра обороны. Там он дослужился до звания генерала армии, стал заместителем министра, но в глубине души так и остался неудовлетворенным.

16 мая 1955 года, в день открытия совещания, Булганин сделал добротный, скучный доклад. Затем по давно заведенной схеме начались выступления министров, директоров предприятий, передовиков производства. Они рапортовали о своих достижениях, осторожно критиковали министерства, каялись в собственных грехах.

Отец наслушался за свою жизнь подобных выступлений с избытком. Совещание его разочаровало. Он надеялся услышать предложения, как жить дальше, как сделать промышленность более эффективной, а тут — все та же набившая оскомину жвачка. Отец расстроился, рассчитывать на Булганина — только время терять. Они же договорились, что промышленность отходит в его «епархию», это его обязанность разобраться, почему она не работает так, как следует, и предложить, как исправить дело.