Никита Изотов
Шрифт:
На пустыре высадили деревья и кустарник, разбили клумбы. Соорудили летний театр на четыреста мест. Все споро, быстро. Днем здесь политкружки работали, школы ликбеза, а вечерами на сцене выступали самодеятельные артисты: и пели, и плясали, и распевали озорные частушки, и устраивали состязание силачей.
Когда Никифор Изотов больше всех выжал двухпудовик да еще вдобавок им перекрестился, то заслужил бурные аплодисменты зала. Зато после вечера секретарь ячейки сделал ему замечание: мол, крестился гирей зря, отрыжка это проклятого прошлого. «Да я ж шутя, — оправдывался Никифор, — в цирке раз такое видел, когда в Юзовку ездил». — «То цирк, а тут комсомольский театр», — парировал секретарь, «заостренный» на наступательное безбожие: такое уж было время.
За два года работы в шахте окреп Никифор
Не ходил на вечеринки Никифор, не влекли его и ватаги парней, допоздна ходивших с гармонией по улицам, сдвинув набекрень фуражки с лакированным козырьком. Денисенко называл его домоседом, спрашивал, не пора ли остепениться, пустить прочно корни на донецкой земле, подразумевая под этим семью, свой дом. Неохотно отвечал на такие вопросы Никифор даже ему, которого считал скорее за отца, чем за наставника, хотя никогда не говорил об этом. Да Гавриил Семенович и сам догадывался, что выделяет его Изотов, тянется к нему, хоть и стал ударником. Значит, живет в нем благодарность за те первые уроки труда, значит, и сам от того отзывчивей стал. Не пропадают добрые семена, внесенные в хорошую почву.
Весь нараспашку был Никифор, а одного не знали о нем ни Денисенко, ни другие: почему не глядит на девчат, сторонится вечеринок. Во время болезни оказался Никифор в Малой Драгунке, там и встретился ненароком с Надеждой, Надюшей. Родом она из соседней деревни, а познакомила их сестра. Темно-русая девушка с неброской русской красотой сразу вошла в сердце восемнадцатилетнего юноши. Голос у нее — говорит, словно песню играет, а сама приветлива, дружелюбна. О себе охотно рассказала. Отец железнодорожник, привыкла она к перестуку поездов, паровозным гудкам. Но и в поле работает, в огороде, и еще вышивать любит, наверное, это у нее от матери, искусной рукодельницы. Несколько раз всего и встречался-то Никифор с Надеждой, но важно разве время, важно душой человека почувствовать, сердцем его понять. Ни о чем не говорили они на прощанье. Одно лишь сказал дома Изотов-младший родителям, что жениться приедет сюда, домой. Твердо сказал, с тем и уехал. Наверное, дошли эти слова до Надежды.
Встретились они еще раз уже в 1924 году. Приехал Никифор в Малую Драгунку по письму родителей — отсюда надлежало ему идти служить в Красную Армию. Провожали в Орел новобранцев всей деревней, пришла и Надежда. Робко протянула Никифору три платка носовых с вязью вышивки: «Не забывай». Как же забудешь ее, такую?
В Орловском военкомате Изотов попал на собеседование к немолодому человеку в очках, который говорил, с трудом сдерживая постоянный кашель. Выяснилось, что военный — шахтер из Горловки, партизанил, потом воевал, так и остался в армии. Он с интересом расспрашивал Никифора о знакомых, удивлялся новостям. Под конец сказал:
— Вот что, земляк, направлю я тебя в столичную воинскую часть. Почетно это, в самой Москве службу проходить. Узнаешь многое, вернешься — будет о чем порассказать.
Он и провожал до вокзала команду новобранцев, что отправлялась в Москву.
В Москве Изотов попал в артиллерийскую часть, которая размещалась в казармах на Покровском бульваре.
— Красноармеец Изотов, определяем вас в школу артиллерийских наводчиков, — сказал командир части после того, как новобранцы приняли присягу. — К навыкам нужны и знания. — И уже по-свойски попросил: — Смотри, шахтер, не оплошай, учись. Я за тебя поручился.
Вспоминал позже Никифор, с каким трудом постигал он простые и десятичные дроби, как одолевал уставы. Но прошло время, и отправил он в Малую Драгунку письмо. Сообщая родителям о здоровье и службе, передавая приветы родственникам и знакомым, не без хвастовства щегольнул: «Не могу уже дня прожить, не прочитав газеты».
Служба есть служба. Построения, дежурства, политзанятия, выезды на полигон. Однажды дежурил Изотов по
— Товарищ Ворошилов, продукты не всегда качественные привозят, — доложил командир части.
У Никифора, видимо, глаза округлились: еще бы — сам командующий Московским округом!
А тот, с отработанным дружелюбием большого начальника, похлопал бойца по плечу:
— Что, земляк, растерялся? Комокруга тоже красноармеец, такую же присягу принимал. Ты кто по армейской специальности? Наводчик? Молодец. — И добавил назидательно: — Учиться надо, всегда учиться, как можно больше. Так-то, дорогой товарищ!
Осенью 1926 года расставался с сослуживцами старшина батареи Никифор Изотов. Взгрустнулось, когда на Курском вокзале сел в поезд. Когда-то попадет он теперь в Москву, с которой сроднился, которую полюбил?
Глава пятая
Зрелость
Широко шагал по ухабистым улицам Малой Драгунки рослый красноармеец, с треугольничками-пирамидками в петлицах, с вещмешком на плече. Обходил лужи, чтобы не замарать начищенных до блеска сапог. Вежливо козырял встречным. Лишь немногие узнавали в бравом парне Никифора Изотова. Пока дошел до дома, ни с кем даже не остановился, так торопился увидеть своих. А подошел к крыльцу — окна забиты жердями крест-накрест. Вот те на! Рванул дверь — ив нос ударил кислый запах нежилого помещения. У соседей узнал, что наладить хозяйство родителям так и не удалось. Отец куда-то на заработки подался, а мать вернулась в Горловку, наказала, если Никифор явится, то пускай без промедления в поселок возвращается, она там с сестрой будет его ждать и квартиру приготовит.
Переночевал Никифор дома, вновь вещмешок на плечо, зашагал к станции. Так определили досужие соседи. Однако не сразу к станции направился Изотов, а прежде зашел проведать Надежду Николаевну, Надюшу. Увидела его, ахнула, за грудь схватилась. Вся зарделась, когда достал он из вещмешка московский подарок — цветную шаль с кистями. На прощанье Никифор коротко сказал, что как только определится на работу, квартиру в Горловке найдет, так сразу и приедет за ней. Четко все объяснил, по-военному.
На шахте № 1 Изотова встретили приветливо. Многое в Горловке изменилось к лучшему за те два года, что служил он в Москве. Однако и бед немало осталось. Летунов по-прежнему много, так что в забоях опытные люди нужны прямо позарез. Путевое хозяйство никак не наладят, бурятся вагонетки на путях. С крепежным лесом перебои. Инженеров и техников вроде бы и немало на шахте, да все они что-то пишут, в приказах грозятся, в телефонные трубки с трестовским начальством лаются. Все это поведали Никифору старые други-забойщики Федор Артюхов, молодой крепыш с цыганистыми черными глазами, и сухопарый подвижный Денисенко, который все обушок не отставляет в сторонку, никак не может без шахты. Но и нового много.
Изменилась внешне Горловка. Замостили главные улицы, на месте развалюх каменные дома появились. Добротные, в два этажа, каждый на четыре семьи. Административное здание шахты отремонтировали, пристроили к нему помещение шахтерской бани. Узнал Никифор, что в 1925 году в Горловке собирался I Всероссийский съезд по безопасности горных работ. Участвовали в нем видные ученые, профессора горного дела Скочинский, Терпигорев, Шевяков. Съезд запретил пользоваться опасными при скоплении метана лампами Вольфа. Их заменили аккумуляторными лампами. Должности новые появились на шахтах — табакотрусы. Приглашали ветеранов-горняков, внушали им, как опасен в забое не то что огонь, а даже искра. И усердно проверяли всех перед клетью, отбирали табак и спички. Спецодежду стали давать регулярно. Вот такие дела.