Никколо Макиавелли
Шрифт:
Климент VII дрожал от страха: в бумагах плененного короля Франции могли найти кое-какие письма, весьма его, Климента, компрометирующие. После своего избрания новый папа продолжил хитрую политику своего кузена, покойного Льва X. По характеру своему он питал отвращение к крайностям, а по убеждениям держался за нейтралитет, который, по его мнению, пристало соблюдать понтифику. Кроме того, папа находился под противоречивым влиянием двух своих советников: датария Гиберти, непримиримого франкофила, и епископа Капуи Шонберга, не менее яростного сторонника императора. И потому он буквально разрывался на части, тайно обещая одним то, что раньше в такой же тайне обещал другим. О нем говорили,
Когда в декабре 1524 года папа по совету Гиберти, уверенного в победе французов, имел неосторожность заключить союз с Франциском I, Карл V пришел в ярость. «Я отправлюсь в Италию, — кричал он в присутствии флорентийского посла, — чтобы вернуть мои владения и отомстить тем, кто оскорбил меня, и особенно этому глупому папе! Быть может, именно Лютер и окажет мне в этом неоценимую помощь». И в самом деле, императорские войска, стоявшие в Лоди, куда их вынудил отойти король, не мешкая двинулись к Павии, осажденной французской армией. Известно, что за этим последовало: у короля Франции остались, как он сам написал своей матери из крепости Пиццигеттоне, куда его, пленного, отвезли на следующий день после сражения, только «честь и жизнь».
Можно было бы предположить, что Никколо был в отчаянии от того, что не стал свидетелем гнева Карла V — вспомним, как он противостоял ярости Людовика XII и Юлия II! — и дипломатической лихорадки, охватившей Европу после битвы при Павии. Но нет, он как будто бы подвел черту под этим периодом своей жизни и не желал более находиться на авансцене международной политики и быть свидетелем ее интриг и крутых поворотов. Его одолевали совсем другие заботы, а политика отошла на второй план, если не сказать за кулисы его собственного театра.
Не стоит также думать, что он все это время прозябал в своей деревне и что его заботило только то, как примет папа его «Историю Флоренции» и вознаграждение, на которое он мог бы рассчитывать. Весной 1525 года он ведет жизнь веселую и скандальную. Слухи о его эскападах дошли даже до Модены и привели в отчаяние Филиппо Нерли, который писал брату Мариетты: «Поскольку Макиа ваш родственник и друг, да и мой большой друг тоже, я не могу не сожалеть вместе с вами обо всех злых сплетнях на его счет, которые я ежедневно слышу: за время карнавала я получил на него жалоб больше, чем на все другие городские преступления, и если бы не важные, почти невероятные события, поразившие в эти дни нашу бедную провинцию и заставившие нас думать не о слухах, а о других вещах, я уверен, что все говорили бы только о нем: столь уважаемый отец семейства, такой достойный человек — и покровительствует не хочу даже говорить кому».
Неназванная в письме причина скандала — прекрасная Барбера Салютати, актриса и певица, — «гетера», как скажет о ней Гвиччардини, — вскружившая головы всем, включая, само собой разумеется, и Никколо. Для нее он написал, или, вернее, наспех состряпал новую пьесу «Клиция». Она была сыграна в начале года в доме одного мецената, богатого флорентийского купца, желавшего с блеском отпраздновать окончание своей ссылки в обществе всех влиятельных граждан города, среди которых был и юный Ипполит Медичи, поставленный папой во главе правительства Флоренции, в сопровождении своего наставника, кардинала Пассерини. Купец этот даже велел — верх щедрости — выровнять сад своей виллы, чтобы разместить там декорации.
Комедия была подражанием пьесе Плавта «Казина». Но выбор сюжета (любовные страдания старика!) был, по всей
Но ни любовь, ни успех его пьес не заставили Никколо Макиавелли забыть о том, что так его заботило, — о судьбе «Истории Флоренции». В мае 1525 года он потерял терпение и, несмотря на предостережения Веттори, уверенного в том, что от Никколо отделаются пустыми обещаниями, решил все же отправиться в Рим. Он встретился с папой, с жадностью выслушал комплименты… и предоставил Филиппо Строцци и кардиналу Содерини — людям, занимавшим более высокое положение, — говорить о деньгах, потому что ему самому хотелось большего: вернуться к активной политической жизни.
После битвы при Павии Климент VII заперся в Ватикане, и там царила тяжелая атмосфера. В городе начались кровавые стычки между Колонна — сторонниками императора — и Орсини, во все времена хранившими верность Франции. Все знали об угрозе, нависшей над Римом и всей Тосканой. Им угрожал и Карл V, едва сдерживавший свой гнев на папу-двурушника, и, что было еще более тревожным, орды императорских наемников, которым их командиры уже не могли платить жалованье. Глаза этих людей блестели от жадности при одном упоминании городов и земель, о богатстве которых среди них ходили легенды.
Надо укреплять Флоренцию и набирать ополченцев в Романье, предлагает Никколо понтифику и его советникам. Он убедительно и красноречиво доказывает им теории, изложенные в его трактатах. Климент VII заинтересованно слушает и кивает. Он только что благословил действия канцлера герцога Миланского Мороне, который вознамерился избавить герцогство от испанского владычества. Дело в том, что после поражения французов Карл V вернул власть Сфорца, но, несмотря на присутствие юного герцога Франческо, истинными хозяевами в стране были испанцы, а миланцы не желали больше терпеть подобного порабощения. Да, папа хотел отнять Миланское герцогство у французов, но это вовсе не означало, что он желал отдать его испанцам. Более того, ни один папа никогда не потерпел бы, чтобы Милан и Неаполь находились в одних и тех же руках. Поэтому Климент VII благосклонно отнесся к плану Мороне. В нем была заинтересована и вся Италия, которую ныне приводило в бешенство могущество Карла V.
Венеция, Феррара, Генуя, Лукка, Сиена, Рим и Флоренция готовы были объединиться, чтобы при поддержке Луизы Савойской, французской королевы-регентши, изгнать испанцев из Италии. Император совершил большую оплошность, когда не только не отдал все лавры победителя в битве при Павии своему главнокомандующему маркизу де Пескара, показавшему себя гениальным полководцем, но даже не вознаградил его подобающим образом. Поговаривали, что Пескара был этим оскорблен и разъярен. Мороне, заранее прощупав почву, считал возможным уговорить его возглавить военные действия против его же собственной армии. В награду за услуги перебежчик мог бы получить инвеституру на Неаполитанское королевство, обещанную папой.