Никоарэ Подкова
Шрифт:
Когда путники сделали к полудню первый в дороге роздых, к Подкове подошел атаман Агапие для совета.
– Дозволь, государь, - сказал он, - еще слово молвить. По совету жинки, я дал деду Митре наказ ехать от села к селу и беседовать с рэзешами. Дед поедет, будто разыскивая свояков и родичей. Поговорит он с людьми, они ему кое о чем поведают. Так многое можно узнать. А хлопцы-пастухи Косороабэ и Вицелару словно бы ищут волов, пропавших с лэкустенских пастбищ. И будут они делать привалы у пастушьих костров. Ветер нынче дует в сторону Ваду-Рашкулуй, и вести туда летят, точно жар-птицы. А завтра ветер подует от Ваду-Рашкулуй сюда и принесет на
Подкова слушал сбивчатую речь рыбацкого атамана; хотелось ему понять все пояснее.
– А знаешь, друг Агапие, - сказал он.
– Пока что слышу я одни слова, а привык к делу. От капитана Петри, дедушки нашего, узнал я, что брод Липши находится недалеко от города Могилева, стоящего на той стороне Днестра.
– В точности так, государь. Кашлянешь в Липше - слышно в Могилеве.
– Так вот, хотел бы я, друг Агапие, послать весточку в Могилев, к друзьям.
– Можно. Друзья твоей светлости ожидают, надо полагать, и у других бродов. А коли хочешь, государь, послать весточку в Могилев, погоди до завтрева; приведу я тебе надежного человека, деверя моего Козмуцэ из Негрен.
– Где мы переночуем нынче, друг Агапие?
– Точно сказать невозможно, государь. Посмотрим, как полетит жар-птица.
Дед Митря, молчаливый лэкустенский рэзеш, покачал головой и хмуро взглянул на племянника.
– Ты, видать, Агапие, еще не все советы присоветовал?
– Ничего, дед Митря, - рассмеялся атаман.
– Нынче ночью придет ко мне Серна и все мне подскажет. Сердце от радости из груди рвется. Хотелось бы постелить государю в белой горенке, в княжьих хоромах, чтобы почил он там спокойным сном; у ворот бы стояла, опершись на копья, верная стража, и никто б не беспокоил его.
– Отойти бы лучше от нас такому болтливому атаману!
– пробормотал дед Петря.
Но, казалось, Агапие и не слышал деда.
Нахмурился и дед Митря.
– Сказывай, где заночует его светлость. Уж не думаешь ли повести его на постоялый двор Пинтиляи? Там у нее воры блох разводят да деньги проматывают.
– Как ты говоришь, дедушка, перед государем?
– опечалился атаман.
– Ответь же, Агапие, нашел ты горенку в княжьих хоромах?
– Нет. Стыдно и сказать его светлости: придется ему переночевать в негренской сыроварне. Я уж послал вперед Косороабэ и Вицелару, чтоб увели оттуда овец, пастухов и старшего чабана.
– Эй, парень, на своей сыроварне старший чабан сильней государя.
– Будем честью просить, а уж коли не захочет, - заставим.
Улыбнулся Подкова.
– Не стоит нарушать овечьих прав, друг Агапие, как нарушают властители человеческие права.
Атаман покачал головой и почесал за ухом.
– А в селе нельзя заночевать?
– В каком селе? Ведь сам знаешь, ночь в пути нас застанет.
– Коли так, то хоть и стыдно мне, а придется государю ночевать внизу, у Черных Срубов.
– Ну вот, так бы и сказал. Не стыдно. Государь-то наш - воин и, думаю, привык спать под звездным небом.
– Конечно, привык, - весело отвечал Подкова.
– Положу в изголовье думы всякие, заботами укроюсь, да и сплю.
И снова двинулись под знойным летним солнцем. По обеим сторонам проселка до самого края небосклона тянулись к югу цветущие луга. Кое-где медленно передвигались по ним белые овечьи отары, и будто в полуденной истоме
"Далеко ли от проселка до той речки?" - размышлял дьяк, ехавший рядом с Алексой впереди своего господина. Измучившись от жары, он вдруг захотел узнать, какого мнения об этом Тотырнак.
Но только он собрался спросить Алексу, на повороте дороги показались оба стража лэкустенского скота - Косороабэ и Вицелару. Они неслись на конях во весь дух и с гиканьем гнали впереди себя волка. Он мчался, поджав под себя хвост, и в ослепительном сиянии дня пропадал порою среди серебристых метелок ковыля. Зверь встретился им подле густых зарослей кустов. Один из парней с силой швырнул дубину и попал в волка. Серый заскулил, встряхнулся и замедлил бег. Дьяк достал лук и стрелу, остановил коня. Но тут кинул в зверя дубину второй хлопец и уложил его. Подобрав свои палицы, парни спешились и били врага, пока не вытянулся он и не застыл, оскалив зубы. Потом охотники откинули назад длинные волосы, закладывая их за уши, и подошли к Никоарэ.
– Ну, чего добились в негренской овчарне?
– спросил дед Митря. И сам ответил: - Ничего не добились.
– Верно, - подтвердил Косороабэ, тот, что был поразговорчивей. Ничего не добились.
– Говорил же я!
– А что ты мог говорить? Тебя ж там не было, - произнес, лениво двигая толстыми губами, большеротый Косороабэ.
– Дед Никита закричал на нас - почто, мол, опять ведем к нему ратников. Только сегодня утром нагрянули к ним служилые из воеводства да турки, нанесли великий урон. И кричали они, чтобы дед Никита немедля сказал, не проехали ли мимо люди, которых они выслеживают - либо воины, либо купцы. А что им скажет старший чабан? Ничего. Осердились тогда воеводские служители, велели одуматься. Пока, дескать, оставляют его с миром, а в скорости нагрянут они сюда из Ваду-Рашкулуй со многими саблями, и тогда горе пастухам, да и скоту, да и селу, коли не найдут тех проезжих, коих ищут. И забрали они у старшего чабана весь сыр из плетенки, а нам уж нечего было взять для ваших милостей.
– Запутываются дела, - сказал дед Митря.
– Не бойся, распутаем, - заверил атаман Агапие, глядя на него горящими глазами.
– Не знаю, что скажет государь.
– Государь скажет "добро", - отвечал неугомонный Агапие.
– Поведем его пока к Черным Срубам.
В том месте, которого так стыдился атаман Агапие, под невысоким холмом, поросшим молодым лесом, били из земли семь родников. Семь черных срубов из обгорелых дубовых бревен, с желобком в сторону ската, поднимались на два локтя над родниками; вода на дне бурлила, пошевеливая мелкий песок, и вываливалась в ручеек среди цветов душицы и мяты. Все семь колодцев стояли в ряд, и солнечные зайчики сверкали в холодной их воде.
Несколько в стороне зеленела лужайка, расстилавшаяся позади ряда старых елей, когда-то привезенных с гор и посаженных над родниками на помин души семерых сыновей Негри, старейшины рода.
Там, не мешкая, сошел с коня на мягкую траву Никоарэ, за ним спешились и остальные. Распустили подпруги и дали коням немного остыть перед водопоем. Люди устроили господину своему постель из целого вороха веток, покрыв их черепками, потом и сами расположились в тени у колодцев.
Один только Агапие Лэкустэ не расседлал лошадь. Он ласково потянул ее за уши, погладил по глазам и постоял в задумчивости, держа лошадь под уздцы.