Никогда не спорь с судьбой
Шрифт:
– А мне нравилось твоё новое имя, – улыбнулся Дэн.
– Ещё бы. Его же ей в твою честь дали, как ты скромно заметил там, на поле. Но только тебя одного это и радовало.
– Анжелика Даниэлла, – задумчиво протянул Эдвард. – Энжи Дэниелс. Не так уж и сильно ты забыла своё настоящее имя, как казалось.
– Это ты о чём? – удивился Джейми.
– Имя «Энжи» придумала Эсми. Сокращённо от Энжел-Ангел. Куда же деваться, если она у нас такой ангелочек.
– Я, кстати, уже тогда решительно заявила ей, что я не ангелочек. Но на имя согласилась, оно затронуло во мне что-то, я вздрогнула и обернулась, услышав его, хотя была абсолютно уверена, что это не моё имя. Решила, что просто знала кого-то с этим именем.
– Анжеликой её окрестил уже Джаспер,
– Не Каллен?
– Нет. Мы же не знали, надолго ли она с нами. И было бы странно усыновлять такую взрослую девочку.
– А квилеты просто не знают фамилию Дэниелс. Не было случая упомянуть её. Зато они прекрасно знают, в какой семье я живу. Вот я и представлялась им Энжи Каллен. Так было проще.
– И, в конце концов, так ведь в итоге и будет, рано или поздно, – пожал плечами Эдвард.
– Лучше поздно, – проворчал Джейми.
– Со скольки лет Настя носит фамилию Кэмерон, не напомнишь? – ехидно осведомился у него Дэн.
– Ты прекрасно знаешь, что это не в счёт. Она носила эту фамилию лишь номинально. А вовсе не потому, что вышла за меня! Точнее – вышла, но не по-настоящему. Ну, то есть, по-настоящему, но не сразу. Тьфу, ты меня запутал!
– Я тебя запутал? Да ты сам запутался и остальным головы заморочил!
– Сам же всё прекрасно знаешь, так чего же цепляешься?
– Я-то знаю. Но может, и ребятишкам тоже расскажешь?
Слушая их перепалку, я разглядывала фотографии на левой стороне разворота. Джейми выглядел просто монументально на портрете, судя по костюму, начала восемнадцатого века. Но не его изображение привлекло моё внимание, а маленькая чёрно-белая фотография, не больше половины моей ладони, примостившаяся рядом. На ней был изображён худенький, измождённый до полупрозрачности ребёнок с короткоостриженными светлыми волосами и огромными серыми глазищами в пол-лица, под которыми разливались не менее огромные синяки. Тоненькая шейка торчала из слишком широкого ворота белой рубашки, под воротником был повязан галстук, похожий на тот, что носят скауты. Ниже было написано: «Настя 10 лет». Господи, этот ребёнок выглядел лет на шесть, не старше, к тому же было непонятно, как в таком хрупком тельце до сих пор теплилась жизнь? Я перевела взгляд на семейную фотографию. Да, рядом с Джейми она выглядит крошечной, но, учитывая его габариты, у моей мамы – вот я и назвала её так, впервые, пусть и мысленно, но я это признала, – вполне обычный, средний рост. И она выглядит абсолютно здоровой, румяной, весёлой. Стройной, но совсем не хрупкой. Так что же с ней случилось в детстве, в каком концлагере она побывала, чтобы так ужасно выглядеть?
– Господи, кто же довёл её до подобного состояния? – потрясённо выдохнул Эдвард у меня над ухом. Видимо, наши мысли шли в одном направлении.
– Нет-нет, ничего такого. Не пугайтесь. Никто её не «доводил». Просто она была больна. Очень сильно больна, практически смертельно. Я едва не опоздал. – Джейми громко сглотнул, видимо, представив себе такое развитие событий.
– А сейчас?.. – я не уточнила, но всем и так было ясно, о чём я спрашиваю.
– Сейчас всё прекрасно. Наша кровь творит чудеса. Настя полностью поправилась. Но когда я впервые её увидел...
– Расскажи! – попросила я.
Глава 25. Долгий путь домой. Часть 2.
– Расскажи! – попросила я.
– Что ж, слушайте. Дело было больше тридцати лет назад, в то время у Америки с Россией, а точнее – с Советским Союзом, была холодная война, и проникнуть за железный занавес было весьма не просто. Мы и не стремились – хотя документы у нас практически идеальные, но всё же не настоящие, и лишний раз засвечивать их во всяких посольствах и других не менее дотошных организациях мы избегаем.
Но в тот раз я поступил вопреки всем нашим правилам.
– Наша тоже. Очень, – улыбнулся Эдвард.
– Верю. Так вот, мы спонсируем довольно много всяческих благотворительных проектов. И в тот раз я курировал организацию, которая занималась тем, что посылала в другие страны врачей для обмена опытом, консультаций и другой помощи. И тут случилось так, что, благодаря какому-то чуду, железный занавес чуть приподнялся, и появилась возможность отправить в Москву несколько детских врачей, а так же волонтёров с лекарствами и подарками. Визит намечался короткий, всего на несколько дней. Что именно побудило меня присоединиться к этой группе? Интерес? Любопытство? Вряд ли. Желание осмотреть достопримечательности? Нет, я уже бывал в России раньше, и не раз, даже язык выучил, для нас это легче лёгкого. Короче, никаких объективных причин для этой поездки у меня не было. Теперь-то я понимаю, что со мной происходило. Но в тот момент я действовал, как под гипнозом. Задействовал все связи и немалые деньги, добился включения в состав группы, даже с фальшивыми документами нигде не прокололся. И вскоре уже был в Москве.
Сначала всё шло нормально, даже рутинно. Каждый день мы посещали одну из больниц, врачи осматривали детей, мы, волонтёры, раздавали им подарки. Конечно, видеть радость в глазах больных малышей уже само по себе награда, но я чувствовал, что мне чего-то не хватает, что-то должно произойти – и не происходит. Но на четвертый день это случилось.
Мы, как обычно, приехали в очередную больницу и пошли по палатам, раздавая малышам мягкие игрушки, а детям постарше – фломастеры, невероятную редкость в то время. Мы вошли в одну из больших палат, ребятишки столпились возле нас, улыбались, благодарили, получив подарки, всё как обычно. Но я заметил, что один ребёнок остался в своей кроватке, стоящей в самом дальнем от двери углу. Малыш смотрел на нас огромными печальными глазами, но даже не пытался подойти. Выбрав медвежонка посимпатичнее, я подошёл к кровати, присел на корточки и протянул малышу игрушку. Никогда не забуду это изумление в огромных глазёнках и недоверчивый шёпот: «Это мне?». Честное слово, я чуть не разрыдался. Позже я узнал, что это был первый подарок, первая игрушка, вручённая лично ей.
Джейми прервался, чтобы сглотнуть комок в горле – даже спустя столько лет он не мог спокойно вспоминать ту встречу. А потом продолжил.
– Я смотрел в эти серые омуты и не мог оторваться, не понимая, что со мной происходит. Я спросил: «Как тебя зовут», и малыш ответил: «Настя». До этого момента я был уверен, что передо мной мальчик. Я сказал: «Да, Настя, это тебе» и протянул ей игрушку. Когда она брала медвежонка, наши пальцы соприкоснулись. И всё. В меня словно молния ударила. Это была она – моя половинка. Эта крошечная, робкая, очень больная девочка стала для меня смыслом существования отныне и навеки. Она смотрела на меня со счастливой улыбкой, озарившей её бледное личико, а я понимал, что мы уже никогда больше не расстанемся, чего бы мне это ни стоило.
Я пообещал обязательно прийти к ней снова и отошёл, чтобы поговорить с врачами. То, что я узнал, чуть не сбило меня с ног. Моя суженная, моя половинка, умирала. Она родилась с тяжелым пороком сердца. Сейчас такое уже оперируют, и довольно успешно, но не тогда. Родители отказались от неё сразу же после рождения, едва узнав страшный диагноз. Усыновить ребёнка, которому врачи и года жизни не гарантировали, желающих тоже не нашлось. Так она и жила, а точнее – выживала, деля время между детдомом и больницей. Нужно отдать должное врачам – не имея возможности вылечить её, они, тем не менее, сделали почти невозможное – так долго поддерживали в ней жизнь. Но и они оказались в итоге бессильны – Настя просто тихо угасала. И ни русские врачи, ни наши, приехавшие со мной – никто не давал ей больше месяца жизни. Тогда-то я и понял, почему в этот раз судьба свела нас так рано – ещё немного, и я потерял бы свою половинку, не успев её найти. А теперь я успевал спасти её – у меня было при себе универсальное лекарство от всех болезней.