Никогда не забудем

Сборник

Наша стрелковая бригада находилась в Витебской области до 15 мая 1944 года. В этот день мы пошли в наступление. Я уже умел тянуть связь, знал все неисправности телефонных аппаратов — и наших и немецких. Я принимал участие в освобождении города Полоцка.

В Полоцке нашу бригаду расформировали. Я попал в отдельный батальон связи. Когда мы снова пошли в наступление, мне дали гвардейский значок. Я стал гвардейцем. С нашим гвардейским батальоном я прошел Польшу, Литву, Латвию. Мы освободили много городов, только названия у них все такие, что не запомнились. Помню, в Риге какой-то

мужчина долго расспрашивал меня, как я попал в армию, а потом дал мне большой букет цветов. Я поблагодарил.

— Держись, сынок! Скоро кончится эта война.

Я ответил:

— Как до Берлина дойдем.

Но я не дошел до Берлина. В Пруссии произошел такой случай. Я и трое разведчиков — Кузьмин, Савченко и Бойкодамов пошли к немцам в тыл. Нам нужно было узнать, сколько у них батарей и где они находятся. Пошли ночью. Взяли автоматы и две катушки с проводом. Через линию обороны идти было страшно, но мы пробрались удачно. Шли вместе, пока хватило провода. Потом я остался налаживать связь, а разведчики пошли дальше. Я подключил аппарат, сообщил своим, что все в порядке, и стал маскироваться. Начинало светать, когда Савченко принес мне листок бумаги. Там были записаны квадраты на карте и количество немецких батарей. Он велел передать это командиру, а сам пошел назад, к товарищам. Я дал звонок, чувствую — ручка аппарата крутится легко. Значит, связи нет. Пошел искать обрыв на линии. Иду, иду, а уже становится светло. Наконец нашел один конец провода, потом второй и стал их связывать.

Вдруг из-за кустов показалось двое немцев. Они шли прямо в мою сторону, по пока еще меня не видели. Я схватил автомат, прицелился и дал очередь. Немцы упали. Я хотел идти к аппарату, но подумал, что у немцев могут найтись какие-нибудь важные документы. Вернулся, забрал все бумаги, какие у них были: оружие забросил в кусты. Потом передал по телефону сведения о батареях гитлеровцев, а заодно рассказал и про свою встречу с немцами.

Командир отвечает:

— Спрячься где-нибудь там, чтобы осколки не задели. Сейчас открываем огонь.

Когда пехота пошла в наступление, меня подобрали наши бойцы. На другой день капитан Анохин вызвал меня из строя.

— Гвардии рядовой товарищ Козлов, вы награждаетесь медалью «За отвагу».

Я ответил:

— Служу Советскому Союзу!

А потом снова наступление. Я бил немцев, мстил за отца и мать до самого Дня Победы. День 9 Мая я встретил в Данциге и на радостях расстрелял все патроны и ракеты.

После войны наш батальон три месяца стоял на берегу Балтийского моря. Я часто катался по морю на лодках и на кораблях.

Когда начался учебный год, меня послали учиться.

Алик Козлов (1932 г.)

г. Минск. Железнодорожное ремесленное училище № 3.

На фашистской каторге

Во время блокады немцы убили мою мать. Мы, дети, разбежались кто куда. Я бежал вместе с тремя партизанами. В Птичском лесу немцы стали нас догонять. Спрятаться было негде, и я залез на дерево. Немцы шли цепью и заметили меня.

Они стали размахивать руками, кричать, чтобы я слезал. Я не послушался. Тогда они несколько раз выстрелили. Возле самого моего уха пропела пуля. Я вздрогнул, но не двинулся с места. Решил: «Пусть лучше убьют, а слезать не буду».

Тогда немцы подрубили елку, и я вместе с нею упал на землю. Ударился так крепко, что первое время не мог произнести ни слова. Немцы схватили меня и привели в бункер. Начался допрос. Через переводчика меня спросили, как я попал в лес.

— Боялся, что немцы убьют, и убегал, — ответил я.

— А почему ты был с партизанами?

— Они сказали, что с ними меня не убьют…

— Убьют — не убьют… Одним щенком меньше — невелика потеря, — зло сказал переводчик и подал знак рукой. Меня увели за перегородку и стали бить плетьми. Но узнать им ничего не удалось.

Меня привели в деревню Аносовичи и велели стеречь отобранных у людей коров. Я пытался убежать, но это мне не удалось. Меня поймали, избили, отвезли на машине в деревню Новоселки Копаткевичского района и посадили за колючую проволоку. Там уже было много наших людей. Спустя неделю нас погрузили в вагоны, заперли и куда-то повезли. В моем вагоне были одни ребята лет по двенадцать — четырнадцать. Теснота страшная — лежали буквально друг на дружке. Шестеро конвоиров, как псы, стерегли нас. Мы думали, что нас везут на смерть, и решили спасаться любой ценой.

На первой же остановке, едва конвоиры открыли дверь, ребята, как по уговору, ринулись из вагона, сбили их с ног и стали разбегаться в разные стороны. Я сидел у самой двери. Когда на меня начали напирать, я спрыгнул, но тут же упал. На меня посыпались остальные. Они так примяли меня, что я не смог подняться. Ребята разбежались, а когда я наконец встал на ноги, ко мне подскочил конвоир, схватил за ворот, ударил сапогом в спину и поволок в вагон. После этого случая немцы больше не открывали вагонов.

Через неделю нас выгрузили в Берлине и погнали в концлагерь. Тут всех остригли и посреди головы пробрили полосы. Были и другие «знаки отличия»: нашивки на рукавах, на штанах — зеленые лампасы.

В этом лагере мы пробыли недолго. Оттуда нас перевезли в город Лангельфельд. Мы очутились в концлагере, обнесенном высокой оградой из колючей проволоки. В темных сырых бараках — нары в четыре яруса. В каждом бараке 400–500 человек. Дети находились вместе со взрослыми. Кормили нас очень плохо, на ногах у всех были деревянные колодки. Часто таскали на допросы. У меня все хотели допытаться, кто я такой, чем занимался, где и как меня поймали. Я отвечал одно и то же:

— Жгли деревню… Я убежал в лес, там и поймали…

С каждым днем я все больше и больше слабел. Скоро я понял, что долго так не протяну, и решил бежать. Но сделать это было нелегко: немцы строго охраняли лагерь.

Однажды ночью я заметил, что взрослые выломали окно и начали по одному вылезать из барака. Я — за ними. Уже за воротами лагеря меня схватили часовые и привели в барак. На допросе спросили, чего я убегал. Я сказал:

— Меня здесь морят голодом, и я не мог больше терпеть…