Никола Тесла. Портрет среди масок
Шрифт:
Тесла смотрел на приятеля с вежливым недоумением.
— Я начал эти движения, — для пущей концентрации Сигети наморщил лоб. — И вдруг свет стал подниматься от кончиков пальцев ног. Свет, Никола, охватил мои голени, поднялся к коленям. Половодье внутреннего света охватило бедра. Я перепугался и выпустил древо жизни. В тот первый раз я не дошел до конца, и свет вернулся туда, откуда излился. Вот это она и есть. Понимаешь? Та же энергия.
— Нет, — отрезал Тесла. — Открытие — величайшее возможное наслаждение. Оно — поцелуй Бога. По сравнению с ним все прочее — просто ничто. Ничто!
21. Невозможно
Увидев
Еще кое-что Тесла никак не мог понять. Почему этот, безусловно талантливый, человек хвастается трехэтажным домом в центре города, который он получил в приданое вместе с женой? Почему он говорит о письменных столах из доминиканского махаона, купленных дочкам, поскольку без таких письменных столов «невозможен интеллектуальный труд»? К чему эти глупости? Студенту казалось, что его профессор стремится к обладанию вещами, не имеющими никакой ценности, и гордится теми бесполезными предметами, что уже приобрел. Ему казалось, что Пешл более полагается на свое посредственное лукавство, нежели на свой первоклассный ум. И казалось ему, что этот человек, сам того не ведая, утратил таинственное превосходство в жизни, то самое, которое сам Никола только-только осознал.
Революционный 1848 год застал Якова Пешла в центре столичных демонстраций либералов. В марте того же года он выглядел как настоящий герой Шиллера и Байрона. С развевающимися локонами и песней на устах он кричал: «Свобода!» и «Конституция!» Вступив в Академический легион, он выступал против шпионов Меттерниха, а эрцгерцога Людвига прилюдно называл бараном. Ему казалось, что ни одна башня в городе не может сравняться с ним высотой, а История послушно следует взмахам его дирижерской палочки. Когда один из старших родственников заметил, что его требования права голоса для всех, введения гражданского брака и отмены цензуры неисполнимы, юноша самоуверенно ответил:
— Возможно или невозможно — решаем мы!
Пешл так и не простил себе, что страшно перепугался в тот самый день семнадцатого октября, когда Альфред Кандид фон Виндишгрец получил приказ подавить восстание в городе. Пешл бежал из Вены перед войсками Елагича, в рядах которых скромно маршировал Бранкович, дядя Николы, и скрылся в родном Граце. Он больше не был законодателем, громившим с трибуны всех монархов этого мира. Теперь Пешла заботило не то, что возможно, а то, что желательно. Он видел, как душат завоевания революции и как некоторые из них возвращаются к жизни десятилетия спустя, и потому подчинился естественному течению общественной жизни.
Тем не менее Пешл не простил себе отказа от прежних своих убеждений и не утратил бунтарских черт характера образца 1848 года. Вместо того чтобы приезжать в коляске, иной раз он являлся в университет верхом. Иногда из его уст, словно голуби из шляпы волшебника, выпархивало нечто настолько неожиданное, что студенты
— Похоже, те, кто тебя не любит, понимают тебя лучше.
Люди, вхожие в дом Пешла, утверждали, что его богатая жена своим юмором смягчает его скверный характер.
— У каждого есть свои предрассудки, — говорил Пешл коллеге Рогнеру. — Кто-то ненавидит евреев. Кто-то — французов. Я ненавижу студентов.
Коллеге Рогнеру ничего не стоило понимающе кивнуть в ответ. Рогнер знал, что его коллега — отличный преподаватель и способен работать с неожиданным энтузиазмом. На первом занятии Николы Пешл суровым взглядом утихомирил расшумевшуюся аудиторию и пообещал:
— На следующем курсе будем ставить опыты с динамо-машиной Грамма. Честное слово! Мы как раз заказали ее в Париже.
И в самом деле, на следующий год ручищи профессора торжественно распаковали динамо Грамма.
— Якобинцы отсчитывали календарь от Великой французской революции, — произнес Пешл. — Я предлагаю начать свой отсчет — с этого момента!
И он включил динамо.
К пущей радости студентов, машина лихо затрещала.
— Эти молнии можно уменьшить, но нейтрализовать их нельзя. — Голос профессора перекрыл треск электрических искр. — Динамо Грамма будет производить молнии до тех пор, пока ток будет идти в одном направлении и пока у магнита будут два полюса…
— А почему ток должен идти в одном направлении? — шепнул Никола Тесла соседу по лавке Сигети.
Пешл смерил презрительным взглядом сначала Теслу, а потом Сигети. После чего громогласно продолжил:
— …пока у магнита будут два полюса, каждый из которых с противоположной силой действует на ток, мы будем вынуждены использовать коллектор, который в настоящее время изменяет направление тока!
— Пока у машины будут два полюса, а не, скажем, пять! — шепнул Сигети Тесле.
Юзеф Плинецки из Кракова поднял руку и доложил:
— Это значит, что и машина, и мы, управляющие ею, ограничены в своих действиях постоянным током, идущим в одном направлении.
Комментарий был обстоятелен ровно настолько, насколько и излишен.
Пешл с отвращением кивнул. В это мгновение зрачки Теслы расширились от ужаса. Его охватило нечто. Походило, что он собирается чихнуть. Он ощутил приближение чего-то неведомого, которому для взрыва не хватало только спускового крючка. Человек старше Теслы сравнил бы это состояние с приближающимся эпилептическим припадком или с оргазмом. На мгновение Тесла перестал понимать, где он находится. Сияние опять озарило его мозг. Но после страшного интуитивного стресса он пришел в себя, поднял руку и спросил:
— А почему… Почему бы нам не отказаться от коллектора?
Пешл беспомощно развел руками, как человек, столкнувшийся с вопиющей глупостью.
— Как это? — поднял он брови.
— Почему бы нам не отказаться от коллектора? — повторил Сигети архиерейским басом.
Пешл проигнорировал Сигети и взглядом отыскал карие глаза Николы Теслы. Огромные зрачки Пешла плавали в линзах очков. Мгновение профессор и студент смотрели друг на друга, как Давид и Голиаф.
— Почему? Сейчас я вам скажу почему!.. — мстительно воскликнул Пешл.