Николай и Александра
Шрифт:
Танцевали внизу в большой столовой. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь».
Свет люстры заливал нарядные платья, переливался в драгоценностях дам и орденах на блестящих мундирах офицеров. После бала был ужин за маленькими круглыми столами. Над Ливадийским дворцом взошла луна, и по глади Черного моря пролегла серебристая дорожка.
Глава четырнадцатая
«Твой сын будет жить»
Девятнадцатого августа (по старому стилю) 1912 года императрица Александра Федоровна отправила из Петергофа письмо прежней своей наставнице мисс Джексон, которая, отойдя от дел, жила в Англии:
«Милая Мэджи,
Любовно благодарю Вас за Ваше последнее письмо – простите за то, что я такой ужасно недобросовестный
Если Вам известны какие-то интересные исторические книги для девочек, сообщите мне, поскольку я им читаю, да они и сами начали читать по-английски. Они много читают по-французски, а две младшие сыграли несколько сцен из „Мещанина во дворянстве“, причем весьма недурно… Четыре языка – это очень много, но они им нужны; нынешним летом к нам приезжали немцы и шведы, и я заставила всех четверых дочерей завтракать и обедать со всеми, для них это хорошая практика.
Я начала рисовать цветы, поскольку мне, к сожалению, пришлось оставить занятия вокалом и музыкой, они для меня слишком утомительны.
Должна заканчивать. До свидания, да благословит и хранит Вас Господь.
Нежный поцелуй от Вашей любящей старой P.Q. № 111.
Несмотря на наплыв гостей, лето 1912 года оказалось для императорской семьи спокойным. Девочки взрослели: Ольге Николаевне исполнилось семнадцать, Татьяне Николаевне пятнадцать, Марии тринадцать и Анастасии одиннадцать. Алексей Николаевич, которому минуло восемь лет, являлся источником радости и утешения для родителей. Он был жизнерадостен, шаловлив и подвижен; за этот год здоровье его так укрепилось, что государыня начала надеяться, что Бог услышал ее молитвы и сын поправится.
Через полтора месяца после приведенного выше письма, когда семья переехала в Спалу, от этих надежд не осталось и следа. Осенью того года Николай Александрович и Александра Федоровна стали свидетелями кошмарных событий, происшедших в дебрях Беловежской пущи, которые оставили в их душах неизгладимый след.
Празднества в Бородине, о которых упоминала императрица в письме, были посвящены столетию великой битвы под Москвой, которую в конце концов дал Наполеону фельдмаршал Кутузов. В ознаменование годовщины великого сражения русские инженеры реконструировали поле битвы, воссоздав знаменитые редуты, позиции французских и русских батарей, отметили места проведения пехотных и кавалерийских атак. Император Николай II, верхом на белом коне, медленно объехал Бородинское поле, на котором были выстроены подразделения от полков, принимавших участие в знаменитом сражении. Кульминационным моментом церемонии была встреча императора со 122-летним бывшим фельдфебелем Войтинюком, участником битвы. Тронутый до глубины души, царь крепко пожал руку подошедшему неверной походкой ветерану и поздравил его.
«Там все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам», – отметил государь в письме к родительнице от 10 сентября 1912 года.
Торжества завершились в Москве, которая сто лет назад горела на глазах у Наполеона. Благодарственные молебны сменялись приемами, парадами и процессиями. Император побывал в музеях, посетил праздничные балы, дал смотр семидесяти пяти тысячам солдат и семидесяти двум тысячам учащихся.
Императрица, как и следовало ожидать, устала от всех церемоний, в которых ей пришлось участвовать. С небывалым облегчением вместе со всей семьей в середине сентября села она в царский поезд, который повез их на запад, в Польшу, где в Беловеже и Спале царская семья имела охотничьи дворцы. По дороге была лишь одна остановка, в Смоленске. Там состоялась встреча с местным дворянством. В этот день, сообщил 10 сентября матери государь, «Алексей незаметно выпил бокал шампанского и сделался после этого веселым и стал разговаривать с дамами, к нашему удивлению. Когда мы вернулись в поезд, он всё повторял свои
Охотничий дом в Беловежской пуще, что на востоке Польши, был окружен дремучими лесами площадью в 30 000 акров, где водились лоси и олени. Здесь было единственное место в Европе, где еще встречались зубры. Царскую семью ожидал приятный отдых. Император сообщал матери: «Погода здесь неважная: теплая, но с частыми дождями. По утрам я езжу с дочерьми верхом по отличным лесным дорогам». Алексей Николаевич, которому не разрешалось участвовать в верховых прогулках, катался на лодке по озеру. Однажды, неудачно прыгнув в лодку, он оступился и ударился об уключину внутренней частью бедра. Доктор Боткин осмотрел место ушиба и обнаружил небольшую припухлость чуть пониже паха. Ушиб оказался болезненным, и доктор уложил мальчика на несколько дней в постель. Неделю спустя боль утихла, опухоль спала, и лейб-медик решил, что опасность миновала.
Проведя две недели в Беловежской пуще, царская семья перебралась в Спалу, в прошлом место охоты польских королей. «После часа езды по песчаным дорогам, – вспоминает Вырубова, – мы приехали к месту назначения… Деревянный дворец в Спале был мрачный и скучный. Внизу в столовой постоянно горело электричество. Дворец был окружен густым лесом, через который протекала быстрая речка Пилица… Дорогу Их Величества называли дорогой к грибу, так как в конце пути стояла скамейка с навесом вроде гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано утром… возвращаясь только к обеду… После обеда, при свете факелов, государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены убитые олени».
Именно в тот самый период, когда Алексей Николаевич стал поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Однако занятия пришлось прервать. «С самого начала мальчик мне показался больным, – вспоминал Жильяр. – Вскоре ему пришлось лечь в постель… Я был поражен бледностью его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти самостоятельно».
Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять его с собой покататься. «Я тоже была с ними, – вспоминала А. Вырубова. – Во время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль, каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня, напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже вынесли почти без чувств».
Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В тот же день из Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов кровь продолжала поступать внутрь тканей, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди, с тем чтобы увеличился объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было началом кошмара.
«Дни от 6-го до 10-го окт. были самые тяжелые, – писал император матери 20 октября 1912 года из Спалы. – Несчастный маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа. От высокой темп[ературы] он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“».
«День и ночь он [Алексей Николаевич] кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши», – вспоминала впоследствии А. А. Вырубова. Одиннадцать суток государыня «не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой… Крошечное восковое лицо с заостренным носиком было похоже на [лицо] покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный». Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: «Мамочка, помоги. Помоги, пожалуйста». Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб. Обливаясь слезами, она беззвучно молила Бога об избавлении сына от страданий. За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.