Николай I
Шрифт:
«Какая сырость», – бормотал Бакунин, лёжа на тюфяке на боку, не спал, чувствуя сосущую тошноту от голода и скверный вкус моркови во рту. На шум неурочно отпираемой двери Бакунин приподнялся. Свет фонарей сильно осветил камеру и темноватого входящего майора Франца. Майор Франц сказал сухо:
– Я майор и аудитор императорского и королевского суда в Градчине, потрудитесь подняться, давать показания.
Писаря внесли два стола, стулья, камера осветилась фонарями. Майор Франц сел за стол, разложив бумаги. Рядом – молоденький, как мальчик,
Майор читал, никуда не торопясь; да и куда торопиться?
«На допросе, произведённом гехеймратом фон Хоком в Дрездене, вы показали, что родились в России, в Торжке Тверской губернии, в 1814 году, вероисповедания христианского, греческой церкви, холосты, 14-летним мальчиком поступили в артиллерийскую школу в Санкт-Петербурге, где оставались до 1831 года, выйдя оттуда прапорщиком артиллерии, и служили таковым 2 года, затем вышли в отставку, посвятив себя литературной деятельности. В 1840 году вы отправились из России в Берлин…»
Майор читал о Берлине, Швейцарии, Бельгии, Франции, снова о Берлине, Познани, о Бреславле. Писаря, как зайцы, сидели тихо, с заложенными за уши перьями. Князь Вреде разглядывал большие, в скверных, разорванных башмаках ноги Бакунина.
Наконец, оторвавшись от бумаги, майор Франц произнёс:
– Вы показали, что в мае 1848 года отправились в Прагу на славянский конгресс, членом которого и состояли, числясь по польской секции.
Писаря необычайно быстро вынули из-за ушей перья, под каллиграфически, заранее выведенным заглавием записали. В фонаре что-то треснуло в пламени, пламя заколебалось. Майор Франц поглядел на пламя.
– Как можете характеризовать вашу деятельность на славянском конгрессе? Чего вы добивались?
Бакунин заговорил медленным басом; чувствовал голод, слабость, усталость.
– Добивался на славянском конгрессе соглашения и единения славян, моё личное стремление клонилось к объединению австрийских славян с поляками для освобождения Польши как первой ближайшей цели, а посредством её и освобождения России.
Вреде, вертя бледными пальцами пуговицу узкогрудого мундира, взглянул в лицо Бакунина и почему-то улыбнулся, хотя и не слышал сказанного. Писарь в руку приглушённо кашлянул.
– Признаёте ли, что ваша деятельность была направлена к распаду австрийской монархии?
– Да, – сказал Бакунин, – ибо, по моим убеждениям, австрийская монархия несовместима с понятием человеческой свободы.
– Какую форму государственной жизни предполагали вы проводить после желаемого вами распада австрийской монархии?
– Желал самостоятельной организации всех народностей, населяющих Австрию. Форма этой организации, именно государственное устройство отдельных народностей, должна была зависеть от потребностей и
Майор выжидал, пока запишут писцы. И лейтенантик сделал вид, что записал что-то, черкнув последние слова преступника и перечеркнув их дважды фамилией «князь Вреде, князь Вреде».
– Вы искали в Лейпциге знакомства с молодыми людьми славянского происхождения и знакомили их с людьми немецкого происхождения? Зачем вы это делали?
– С целью положить начало связи между славянами и немецкой демократией.
Писцы писали борзо.
– С каким поручением вы послали в Прагу Густава Страка в конце января 1849 года?
– В конце января? – Бакунин приложил свободную от кандалов руку ко лбу. – Да, в конце января я отправил Густава Страка в Прагу, дав ему поручение к редактору листка «Новины Славянской Липы» Карлу Сабине. Письмо являлось дальнейшим развитием изложенных в «Воззвании к славянам» идей и содержало призыв к соединению с демократией Германии и с мадьярами для совместных действий против реакции.
– Вы получили ответ от редактора Карла Сабины? – мутноватые глаза майора Франца не отрывались от лица Бакунина.
– Нет, ответа не получил, только узнал от Густава Страка, что Сабина не считает возможным передать моё письмо «Славянской Липе».
– Вы посылали в это же время письмо пивовару Францу Банку? Что это за письмо?
– Я просил у Ванка денег.
– Лично для себя или на цели агитации?
– Мне нужны были деньги и лично, ибо я нуждался, и для агитации.
– Стало быть, Франц Банк знал, что даёт вам деньги на агитацию?
– Нет, я просил для себя, он мог предположить, что я употреблю часть денег для агитации в России, но что я употреблю их для агитации в Богемии, этого он не знал.
– Но вы употребили эти деньги на агитацию в Богемии?
– Не знаю, как употребил бы, если б получил. Ванк денег мне не прислал и не прислал даже ответа на моё письмо.
– А не обсуждали ли вы с Арнольдом в то же время в Лейпциге организацию демократической пропаганды в «Славянской Липе»?
– Обсуждал, Арнольд обещал мне оказать помощь и связи, но это было только на словах, он ничего не исполнил.
– Вы говорили Арнольду, что вашим желанием и задачей является, чтоб вспыхнувшая германская революция перебросилась в Богемию?
– Вероятно. По крайней мере действовал в этом направлении.
– Приехав в Прагу, вы жили тайно сначала у Прейса, потом у жестяных дел мастера Менцля в Каролинентале, а потом у заготовщика красок Пауля?
– Да.
– С кем вы имели на этих квартирах свидания?
– На этот вопрос я отказываюсь отвечать.
– Ваши квартирохозяева словоохотливей вас, – майор Франц, заложив руки в карманы брюк и вытянув ноги, в первый раз улыбнулся, – вы имели свидания на квартире заготовщика красок Пауля с Францем Гавличеком, бывшим депутатом рейхстага, и с секретарём магистрата Руппертом.