Николай II (Том II)
Шрифт:
74
После летних побед российской армии под Его Верховным командованием, унизительных для Вильгельма отказов разговаривать с его представителями о сепаратном мире и многих признаках того, что при надлежащей подготовке к кампании 1917 года Россия сможет нанести решающий удар Центральным державам, даже если её союзники, как обычно, будут только изображать помощь, но не помогать на самом деле, как это было до сих пор, – Николай почувствовал некоторый подъём сил. Но его продолжало беспокоить внутреннее положение в империи.
Государь понимал, что видимая часть «общественного мнения», создаваемого «Прогрессивным блоком»,
Он подумывал о том, не прекратить ли вообще до конца войны заседания Думы, не вносящей в государственный механизм ничего, кроме сбоев и разброда. Николай не питал иллюзий в отношении верхушечного «общественного мнения», когда принимал решение о созыве первого русского парламента в 1906 году. Он помнил свои слова, сказанные им тогда графу Витте: «Я отлично понимаю, что создаю не помощника, а врага, но утешаю себя мыслию, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени».
И вот теперь, в годы жестокой войны, собрание депутатов не только не обеспечивает стране спокойного развития, не только не проявляет заботы о напряжённом функционировании государства в борьбе с внешним врагом, но превращается в центр вражды внутренней, стремится сломать те устои, оберегать которые каждый депутат Думы присягал на Евангелии…
Всегда строго следуя букве и духу законов, Николай даже во время войны не желал нарушать разгоном Думы климат правового государства, которое ему удалось создать. Он гордился этим, и даже жёсткость союзников и врагов, решительно ограничивших на время войны работу своих парламентов, свободу печати и другие права подданных, не заставили его следовать их примеру.
В принципе, конечно, его твёрдость восстановила бы порядок, но он находил, что положение ещё не дошло до крайности, зараза в армию не проникла и победоносная кампания весны – лета 17-го года внесёт полное успокоение в умы, на фоне которого можно будет решать многие внутренние вопросы, которые жизнь поставила перед империей.
«Общественное мнение» его не особенно беспокоило. Он знал, что в России это поле было весьма ограниченным и простиралось от великокняжеских до церковных кругов, петроградских и московских гостиных, редко – проявлялось в губернских городах. Даже в городских и деревенских трактирах посетителям были неинтересны материи, которые волновали «бар» и «антилихентов».
Основная масса населения жила своими заботами, трудилась, молилась, переживала за «православное воинство», и если что до неё докатывалось сверху, сразу трансформировалось в убеждение: «Генералы царя-батюшку предают». Кипели и бурлили слухами только Петроград и Москва, в которых «чистая» публика, как всегда, восторженно почитывала оппозиционные газетки, а значительная часть населения питалась слухами из лакейских и с базара…
Государь с огорчением видел и слышал, что много грязи исходит из его собственного Дома. Даже тётя Мавра – великая
Но больше всего Николая удивляла позиция родной сестры Аликс – Елизаветы. Её положение настоятельницы Марфо-Мариинской обители в Москве, казалось, обязывало её хотя бы к внешней святости, смирению и прощению чужих грехов. Но Элла, очевидно не без влияния московской клики Юсуповых, Джунковских, Рябушинских, Коноваловых и прочих оппозиционеров, становилась всё более агрессивной и воинствующе нетерпимой. Вместо того чтобы молиться в своей обители и в московских древних святынях, она без конца приезжала в Петроград и Царское Село, высиживала часы в светских салонах, а главное, у Михень, напитывалась там разными грязными слухами об Аликс, Подруге и Старце Григории. Потом она набивалась пить чай в Александровский дворец, где говорила разными намёками против Григория и с узкими поджатыми губами недоверчиво воспринимала искренние рассказы Аликс о том, что происходит во дворце на самом деле. И это, прости Господи, старшая сестра! А чего же тогда ждать от других родственников?..
Да, большая Романовская Семья начинала всерьёз беспокоить Государя. Василий Васильевич Щеглов, его личный библиотекарь, который в недрах дворцовой полиции занимался перлюстрированием переписки высоких особ, всё чаще приносил ему выписки из писем великих князей и княгинь, министров, генералов, думских деятелей, в которых содержались совершенно возмутительные выпады в адрес Аликс и его самого. Но внешне ровное отношение Николая ко всем своим сотрудникам и родственникам, казалось, нисколько не меняется. Он так же доброжелательно принимал великих князей и княгинь, завтракал, обедал, пил чай с теми членами Дома, которые просились к ним в гости, за его столом преданно улыбались и заискивающе глядели в глаза ему и его дорогой жене, а выйдя из Александровского дворца и вернувшись к себе домой, начинали сочинять всякие гнусности про его Семью, Друга и Аню. Это всё чаще начинало его злить, но он философски думал, что такова, видимо, вообще природа высшего света, который одинаково подл и лицемерен во всех странах мира. Поэтому-то они с Аликс и удалились ещё в молодости из Петербурга, из блестящего Зимнего, в уединение скромного Александровского дворца Царского Села, чтобы избежать фальшивой мишуры лживого высшего света.
Но самое главное беспокойство Николая, которое целиком разделяла с ним Аликс, было теперь в том, что вокруг них остался слишком узкий круг людей, верных трону и не поддающихся на пропаганду родзянок и гучковых, способных твёрдо держать рычаги управления громадной империей. Его двадцатилетний опыт царствования, то есть ежедневной работы с бюрократией трёх верхних ступеней Табели о рангах, научил его тому, что пора его прадедов и прабабок, когда за одну ночь или день холопа выводили «из грязи в князи» и он становился государственным деятелем, давно прошла.
Хорошим администратором, управляющим даже самой незначительной сферой жизни в государстве, не мог быть любой, даже очень способный кандидат, просто так вынутый из Дворянского, Офицерского, Купеческого собрания или профессуры. «Хороший бюрократ» должен был «отстаиваться» постепенно, переходя со ступени на ступень, вступая в бесчисленные взаимосвязи с себе подобными, изучая пружины, шестерни, рычаги и винты государственной машины изнутри, дабы не служить потом песком в её колёсах. Да и не всякого эта машина приняла бы в себя…