Николай Львов
Шрифт:
Вскоре после приезда Львова в Петербурге по инициативе весьма просвещенного по тем временам
человека — А. И. Бибикова, командовавшего Измайловским полком, была открыта полковая школа,
завоевавшая затем славу одной из лучших школ этого рода. Она готовила офицеров для армии.
Но в первую очередь здесь приходилось обучать грамоте и арифметике «бывших тогда в гвардии в
великом числе малолетних из дворян унтер-офицеров». Их зачисляли в специальные кадетские роты
и
Один из современников и однополчан Львова Г. С. Винский оставил в своих мемуарах описание
«церемонии» поступления в эту школу. Он приехал в Петербург весной 1770 года и был представлен
А. И. Бибикову. «Сей, заглянув в бумагу, тогда же ему врученную, что верно была моя челобитная, —
пишет Винский, — спросил меня, где я учился, и, отдавая бумагу стоявшему подле него офицеру,
сказал: «в школу». Отходя только от него, я увидел, что все его комнаты набиты офицерами и унтер-
офицерами, томящимися в двух передних, которые проходя, как полумертвый, я слышал со всех
сторон слово — недоросль... Снабженный аспидной доскою и грифелем, я был введен и помещен
между учащимися сложению». Возможно, что именно так был принят в школу и «недоросль»
Николай Львов.
Школьная программа была насыщенной. Помимо российской грамматики будущим офицерам
преподавали математику, артиллерию, фортификацию, географию, французский и немецкий языки,
рисование, фехтование и «прочие приличные званию их науки». При этом следует отметить, что
преподавание языков было поставлено очень серьезно, настолько, что некоторые молодые люди,
овладевшие ими в совершенстве, подобно Львову, могли служить потом в Коллегии иностранных дел.
В полковой школе Львов увлекся вопросами литературы. Вскоре около него образовался кружок,
где читали и обсуждали новые произведения русских и иностранных авторов, а также выносили на
общий суд собственные стихи и переводы. Члены этого кружка выпускали рукописный журнал,
названный по числу участников «Труды четырех разумных общников», состоял он из оригинальных
стихотворений и переводов. Журнал этот, в настоящее время известный по одной из копий, отражал
круг интересов и вкусы его составителей. В одной из автоэпиграмм Львов дал беглую и шутливую
зариеовку своей полковой жизни:
Итак, сегодня день немало я трудился:
На острове я был, в полку теперь явился.
И в школе пошалил, ландшафтик сделал я;
Харламова побил; праздна ль рука моя?
Я Сумарокова сегодня ж посетил,
Что каменным избам фасад мне начертил.
И Навакщекову велел портрет отдать,
У Ермолаева что брал я срисовать...
Из этого отрывка ясно,
Львову уже в ту пору: он рисует и «ландшафтик», и портрет, а кроме того, ему зачем-то понадобился
фасад каких-то «каменных изб».
Можно предполагать, что Львов исходил Петербург вдоль и поперек, теперь уже внимательно и
заинтересованно приглядываясь к его сооружениям и ощущая неповторимое обаяние этого города.
Город рос на глазах.
В соответствии с новыми веяниями эпохи, с требованиями разумности, естественности в жизни и
в искусстве, впервые высказанными французскими просветителями и подхваченными в
прогрессивных кругах всех стран Европы, начинает изменяться и характер архитектуры — она
становится более строгой, рациональной и сдержанной. Художественным идеалом нового поколения
зодчих делается античность, правда, чаще всего преломленная сквозь призму творчества итальянских
архитекторов эпохи Возрождения: Андреа Палладио, Джакомо Бароцци да Виньола, Виченцо
Скамоцци и других. Это новое направление получило название классицизма.
В Петербурге тогда стоило прогуляться хотя бы только по Дворцовой набережной, чтобы воочию
убедиться в существенных переменах. Всего через два года после окончания работ по сооружению
Зимнего дворца — типичного творения середины века, поражавшего великолепием и разнообразием
отделки, — Жан Батист Валлен-Деламот строит рядом с ним строгий по своим пропорциям и
сдержанный в декоративном убранстве павильон для размещения коллекций Эрмитажа. Повторив
высоту поэтажных членений дворца, автор тем не менее придал своей постройке совсем иной
характер: крупной рустовкой, имитирующей кладку из отдельных больших камней, он подчеркнул
тяжесть нижнего цокольного этажа и выделил центр стройным шестиколонным портиком,
объединявшим два верхних. Облик сооружения возвещал о грядущем утверждении классицизма на
берегах Невы.
Вскоре, в 1770-х годах, рядом возникло здание еще более спокойных и сдержанных очертаний,
выстроенное Юрием Матвеевичем Фельтеном. Оно также было предназначено для размещения
дворцовых коллекций. В конце набережной постепенно вырастал дворец удивительный по сочетанию
изысканных, спокойных линий и роскоши облицовки стен из разноцветных русских мраморов —
самое совершенное создание Антонио Ринальди.
Чуть выше по течению реки дивная решетка, созвучная новой архитектуре, отделила Летний сад от
проезжей части набережной. Планомерно, участок за участком, стала «одеваться в гранит» Нева.