Николай Самохин. Том 1. Рассказы. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
На перевале, откуда виден стал уже далекий краесветский берег в белой пене прибоя, Паганель предложил сделать остановку и минут двадцать снимал нас в разных позах. Потом он признался папе, что пленка у него идет туговато. Взгляни, мол, не кончились ли кадры?
Папа, повертев фотоаппарат, злорадно сказал: еще бы ей не идти туго, если она вообще стоит на месте. Только кондиционные ослы, сказал он, могут не заметить такого дефекта и отснять все на один кадр. Руки и ноги, сказал он, надо отрывать таким фотографам.
Словом,
Верхняя тропа была рассчитана явно на альпинистов-разрядников. Нам пришлось пересекать глубокие овраги, хватаясь за корневища деревьев, валуны и траву, продираться сквозь колючки, прыгать с выступа на выступ.
А Паганель легко шагал по нижней тропе, и мы слышали, как он распевает там строевые песни. Но не завидовали ему. Мы зато могли теперь, уцепившись за какую-нибудь лиану, спокойно полюбоваться природой: никто не загонял нас в рамку и фокус.
На «Краю свет»а было пустынно, как на краю света. К такому выводу пришел папа, отчего сам же и развеселился.
– А, малыш, верно? – спрашивал он, довольно потирая руки. – Ты не находишь?
Я находила. Действительно, пустынно было вокруг, одиноко и мрачно торчали из воды черные скалы. Океан, казавшийся вдали спокойным и гладким, незаметно подкрадывался к ним и здесь взрывался со страшной силой. Белые столбы кипящей воды вздымались к самым вершинам утесов, а потом медленно оседали. Пена не успевала сбежать из расщелин, отчего скалы казались поседевшими.
Мы выбрали бухточку поуютнее и осторожно съехали в нее по крутому травянистому склону. Дядя Коля решил прежде всего омыть ноги в Тихом океане – в знак того, что человек венец природы и, стало быть, сильнее любой стихии. Но стихия была, видать, другого мнения. Не успевал дядя Коля поболтать в воде одной ногой, как очередная волна, разинув белую пасть, с рычанием кидалась на него, и дядя Коля принужден был улепетывать, как заяц. Волны несли с собой разный мусор и песок, так что ноги у дяди Коли сделались, в конце концов, грязнее, чем были.
Он вытер их тыльной стороной носков и обулся, удовлетворенный. Мы еще немного отдохнули в этой бухте и пошли дальше. Нам хотелось добраться до самого-самого края света, то есть до окончания соседнего мыса, дальше всех других выдающегося в море.
– Нет, все же это незабываемо, – говорил по дороге дядя Коля. – Вы заметьте, здесь даже чаек нет почему-то. Только скалы, море, эта вот козья тропа – и мы… Да где-то еще в окрестностях блукает Паганель. А больше – ни души… До самой Америки!..
Не успел дядя Коля все это произнести, как из-за поворота тропы вышла девушка в костюме студенческого отряда. На рукаве ее куртки было написано: «Новосибирский пединститут».
– Здравствуйте, – улыбнулась она дяде Коле. – Ведь вы писатель такой-то? Правда?
Дядя
– Вот… – сказал он, промокая платком глаза. – Живешь, елки-палки… Пишешь по мере сил… Ни о чем таком не мечтаешь… Как вдруг… И где? На краю света…
Тут из-за поворота вышла другая девушка, быстро глянула на папу и спросила:
– Вы профессор такой-то? Верно?
Папа, раздвинув плечи, украдкой бросил на дядю Колю торжествующий взгляд. Ага, говорил этот взгляд, не только вы, лирики, пользуетесь известностью. И нас, физиков, кое-где узнают.
Через несколько минут раскрылся секрет такой популярности папы и дяди Коли.
На самом краю «Края света», на крохотной полянке кружком сидела компания девушек, а в центре возвышался Паганель и, размахивая руками, что-то говорил им.
Ветерок, тянувший с моря, донес нам его слова. Паганель бессовестно хвастался своими попутчиками…
Мы подошли ближе. Девушки, как по команде, повернули головы и уставились на своих прославленных земляков. И так они смотрели на маявшихся папу и дядю Колю, пока дядя Коля не крикнул:
– Глядите – нерпа! Тогда все бросились к обрыву. Там, внизу, среди клочьев пены, одиноко плавала маленькая нерпочка…
На «Краю света» наш гуманист Паганель совершил гнусный антиобщественный поступок. Он выменял у студенток на восемь шоколадных конфет два бутерброда с повидлом и съел их. Один.
А эти восемь конфет были нашим общим неприкосновенным запасом.
Всю обратную дорогу папа и дядя Коля клеймили его за это. Паганель оправдывался. Сначала он честно сознался, что очень захотел есть, но это вызвало такой дружный вопль: «А, ты один, значит, захотел!» – что Паганель тут же выдвинул другой довод: дескать, неудобно было не угостить землячек. Конфеты прямо жгли ему карман.
«Но бутерброды ты все же съел! – безжалостно сказали ему.
– Ты даже о ребенке не подумал».
Вдобавок дядя Коля набил мозоль и начал отставать. Несколько раз он переобувался, болезненно морщась и говоря при этом, что если бы он теперь скушал две законно причитающиеся ему конфетки, то наверняка даже с мозолью не оказался бы обузой для отряда.
– Давай я тебя понесу, – предложил затравленный вконец Паганель.
– Нет уж, – сказал дядя Коля. – Сытый голодному не товарищ.
Обойдемся как-нибудь.
Он выломал себе костыль и героически пошел дальше – хромой, несчастный, но гордый…
ГЛАВА XV
Бегство. Как провожают пароходы.
Теплоход пришел ночью.
Мы даже не подозревали об этом: спокойно пили чай у дяди Толиных знакомых, а наши распакованные рюкзаки тем временем лежали в комнате сварщика Пети. Торопиться было некуда. Теплоход по расписанию должен был прибыть только на другой день к вечеру.