Никому не доверяй
Шрифт:
Сказав это, он перешел к новому ряду подставок с бутылками и продолжал работу: брал каждую бутылку в руки, сильно встряхивал ее и затем клал на место, чуть перевернув.
– Это – то, о чем вы мне рассказывали? – шепотом спросил Броуди, наклонившись к уху Тори.
– Да, – ответила она. – Я уже говорила вам: это делается для того, чтобы осадок собрался возле пробки. Потом бутылки раскупорят, сольют осадок и закупорят их снова, но уже другими пробками.
Альдо разделался с длинным рядом бутылок удивительно быстро, а затем распрямился и повернулся лицом к пришельцам.
– Я Альдо Абруццо, – сказал он и протянул
Тори заметила, что пальцы мастера слегка дрожат. Как долго еще он сможет выполнять эту однообразную и утомительную работу, прежде чем руки окончательно не откажутся ему повиноваться?
– Рад познакомиться с вами, – ответил Броуди, крепко пожимая протянутую руку.
– Мне будет страшно не хватать Джана, – произнес Альдо, и в его голосе прозвучала неподдельная боль утраты.
Броуди был поражен. Никто из гостей, приехавших, чтобы проводить Джана в последний путь, – а их было не менее пяти сотен, – не говорил о его смерти с такой искренней горечью. Никто – даже Эллиот – не был по-настоящему огорчен уходом старого Хоука. Правда, тетя Джина плакала и причитала, но Броуди подозревал, что это было скорее спектаклем, рассчитанным на публику, нежели проявлением подлинной скорби. В ее голове наверняка созрел какой-то план, направленный на то, чтобы удержать в своих руках семейные бразды правления, и прилюдные рыдания являлись его частью. Не надо быть ясновидцем, чтобы заметить напряженность, существовавшую между Эллиотом и семейством Бардзини.
«Найдется ли хоть один человек, который искренне любил Джана? – спросил себя Броуди. – А впрочем, тебе-то до этого какое дело?» Его и самого-то любил лишь один человек на свете – мать, а она давно умерла. Так бывает – некоторые люди рождаются на свет для того, чтобы идти по жизни в одиночку…
Броуди заставил себя отвлечься от грустных мыслей и стал слушать пояснения пожилого мастера о том, как рождается игристое вино. Прежде это никогда его не интересовало, но Альдо приводил такие детали, что его рассказ просто не мог не захватить слушателя. Выяснилось, что виноделие – это настоящая наука, о чем Броуди раньше даже не подозревал, полагая, что эта сфера человеческой деятельности относится скорее к области искусства.
Теперь они находились в давильне. В этой части пещер были установлены прессы из нержавеющей стали, которые выжимали из ягод сок. Известняковые стены непрерывно сочились влагой, которая отдавала плесенью, и этот запах смешивался с запахом перезревшего винограда.
– Да у вас все механизировано! – уважительно проговорил Броуди, указав на блестящие машины. – Тут, наверное, и люди-то не нужны?
Альдо улыбнулся, обнажив слегка подгнившие нижние зубы.
– Люди всегда нужны, – сказал он. – Вот, к примеру, твой брат когда-то стоял здесь, – он показал на место возле бункера, куда укладывали виноград перед тем, как пустить его под пресс, – и собственными руками сортировал ягоды: выбрасывал плохие и оставлял только самые лучшие.
– Правда?
Броуди не мог себе представить Эллиота, часами стоящего в сырой пещере и отделяющего хорошие виноградины от плохих. Впрочем, что он, Броуди, мог знать об этом? Брат казался ему слишком изысканным и светским, чтобы выполнять подобную работу, – по крайней мере, таково было первое впечатление. Но сейчас, вспоминая, как Эллиот рассказывал ему об истории «Хоукс лэндинг»,
– Некоторые виноградари не делают вино. Они просто выращивают виноград и продают его виноделам, – пояснила Тори.
– Интересно, – совершенно искренне ответил Броуди.
Еще пару часов назад он вряд ли смог бы предположить, что этот процесс заинтересует его до такой степени. Как ни странно, но здесь он почувствовал себя в какой-то степени дома. Может, причиной тому – мрачные и сырые пещеры? Работа не раз забрасывала Броуди в диковинные места – вроде этого, причем там он ощущал себя вполне комфортно. А вот когда сталкивался с обычным, повседневным, то, наоборот, начинал чувствовать себя не в своей тарелке.
– Ну вот, здесь мы закончили, – с улыбкой произнес Альдо. – А теперь пошли, я покажу тебе, где вино разливается по бутылкам и где на них наклеиваются этикетки.
Он направился к выходу из пещеры, но Броуди окликнул его:
– Подождите! Я хотел спросить у вас кое-что.
Мастер повернулся и посмотрел на Броуди, но теперь в его глазах улыбки уже не было. Броуди понял: Альдо так подробно рассказывает о процессе изготовления вина, поскольку это единственное, что он знает по-настоящему. Во всех остальных сферах жизни он чувствует себя далеко не так уверенно.
– Что ты хочешь узнать? – настороженно спросил Альдо Абруццо.
– Меня интересует все, что касается моих родителей. Как они встретились, были ли они женаты… – Броуди умолк, чуть было не спросив, почему его отдали матери, а брата оставили здесь.
– К сожалению, вынужден тебя разочаровать. – В голосе Альдо прозвучали суровые нотки. – Я практически ничего не знаю об этом.
– Но вы же были ближайшим другом Джана! – недоверчиво воскликнула Тори.
– Ну и что?
– Насколько я понял, моя мать никогда не жила здесь. Как же Джан объяснил внезапное появление Эллиота? – спросил Броуди.
– Младенец, взявшийся неизвестно откуда, не мог не стать поводом для всяческих пересудов, – добавила Тори.
– Джан заявил, что это его ребенок и он намерен его растить. – Альдо говорил негромко, но в голосе его ощущалось напряжение. – Кто стал бы его допрашивать?
«Действительно, кто? – подумал Броуди. – У него были деньги, а деньги – великая сила».
– Он хотя бы упомянул, что у Эллиота есть брат-близнец?
Альдо покачал головой.
– Два месяца назад Джан велел мне напечатать на компьютере письмо, адресованное тебе. И только тогда я узнал, что, помимо Эллиота, у него есть еще один сын.
У Броуди не было оснований сомневаться в том, что, хотя эти два человека росли как братья, Джан никогда не позволял Альдо вмешиваться в его жизнь.
– Вы видели, что Джан приписал от руки в самом конце письма? – спросил он.
– Нет. Я дал ему ручку, а затем отвернулся.
– Почему?
– Ни в одном человеке не было столько гордости, сколько в Джане. После инсульта он оказался частично парализован, и, для того чтобы писать, ему приходилось держать ручку в кулаке. Для него было бы унизительно, если бы кто-нибудь – даже я – видел, каких усилий ему это стоит.