Никому не кабель

Яков Сычиков

В холле было светло, тепло и как-то заманчиво-приглашающе. Лифт опускался настолько бесшумно, что человек так долго нажимал и тыкал кнопку, что даже охранники начали поглядывать: а не затеял ли чего этот броский юноша, не хочет ли он подкинуть им работёнки. Впрочем, и они обижались, когда их именовали охранниками и предпочитали носить имя сотрудников безопасности здания и гаража, в то время как сторож по-тутошнему именовался сотрудником круглосуточной разведки объекта.

В лифте на каждом этаже при остановке – а останавливался он на каждом, будто какой-то негодник потехи ради, спускаясь вниз, понажимал, зараза, все кнопки – некое автоматическое устройство включало цветомузыку.

«Дурацкая

китайская мелодия» – подумал, ухмыльнувшись своей догадке, курьер.

– А вот и наш дорогой курьер! – первое, что услышал он, когда двери распахнулись на последнем этаже и в поле зрения появился взъерошенный нервный человек, который, рассекая воздух и нарезая прямые линии быстрым хождением туда-сюда, успокаивал себя. При этом руки он держал строго за спиной, как заключённый, а туловище наклонял в направлении движения. Очки были даже треснуты чуть-чуть в уголке оправы. Видимо, от служебного напряжения.

«Этот, наверное, не спал больше суток», – посетила вновь догадка человека пришлого.

– Ну, вот и хорошо, что вернулись, – начал тутошний человек, бросаясь навстречу и протягивая обе руки сразу.

«Как будто я здесь уже был», – подумал курьер.

– Ну так вот… и сразу бы… – запинаясь, объяснялся взъерошенный.

– Ах да, конечно, – письмо! Держите, вот, кажется, даже не намочил ничуть. Наличие можете проверить при мне.

– Да Господи, какое наличие! Письмо?! Причём здесь?!.. А впрочем, я начинаю понимать… – тут он особенно противно улыбнулся во весь рот, расплылся, как говорится, в пахабной улыбке. – Вы, в общем, садись…А да!.. А нет… Вот да, вот ваша комната на ночь – здесь и переночуете, вот ваш кров, так сказать… В общем, однозначно разберётесь без меня. Простите, очень спешу. Отдыхайте. – Отбарабанив он захлопнул дверь за собой, и быстрые нервные шаги застукали уже за стенкой – побежали прочь и скоро стихли.

Курьер, опомнившись, оглядел комнату, которую ему предоставили на ближайшее время в личное пользование, – сел на кровать и размял лицо руками. Оно было мокрое и грязное, как и руки.

«Странно, – снова подумал ночной курьер, – хоть умыться пригласил бы для начала, а то сразу вот ваша комната… Да и какая может быть, к чёртовой матери, комната, кода у меня ещё рабочая ночь не кончилась и три халтуры висят?!»

Он потрогал наплечную сумку, проверив таким образом её на сохранность доверенных ему хозяином вещей, и прошёлся по комнате. В углу он обнаружил внутреннюю дверь, а за ней – уборную с раковиной для умываний и даже подмываний.

«Очень уместненько, даже превосходно, – подумал он. – Вот и замечательно, в самый раз!»

Снял отяжелевшие сапоги, обстучал о притолоку – комья грязи осыпались наполовину, оставшаяся – продолжала утяжелять его лёгкую прежде, беговую обувь.

«В сапогах нестись очень удобно; напрасно многие считают, что нет, – напрасно».

Это снова его мысли, к сожалению нельзя параллельно моему взвешенному комментарию вести полную перепись его мыслей, поскольку многое интересное пропадает безвозмездно. К сожалению.

Экспромт №1

Когда мы, лёжа на разложенном диване, смотрели телевизор, а делали мы это чаще, чем, к сожалению, трахались: то она пялилась в ящик, а я – на неё, дрыгая при этом нервно ножкой. Тогда она клала свою ножку на мою, чтоб не отвлекало её это явление от просмотра.

Когда сидишь так, и за окном всё люди ходят – двуногие уроды ездят на двумордых монстрах, резиновыми лапами цепляющимися за шершавость асфальта, то и не пишется ничего, и в голову не лезет, а когда лезет, то не сидишь так, а ходишь где-то, хуйнёй какой-нибудь маешься. Мозг мой – зал заседания. И каждый день в нём собираются на

совещание мысли, все: от самых высокопоставленных до самых низких. Но это, конечно, ни о каком равенстве ещё не говорит: каждая мысль занимает на собрании то место, которое заслужила. Основная проблема: заслужить, ибо чтоб заслужить – нужно выделиться, а чтоб выделиться и показать себя нужно либо дождаться своей очереди, либо пробиваться самостоятельно и не без риска для существования.

Главные места на заседаниях занимают в основном самые наиглупейшие мысли, легко доступные каждому, но ни к чему хорошему не пригодные, – зато долгожительствующие. Такие уходят с поста вместе со смертью и под рукой у них всегда имеется какой-нибудь преемничек-мыслёныш, который сразу и занимает их место. Судьба же мыслей хоть чуть одарённых куда сложней и интересней. Бывает, что даже будучи услышанной такая мысль при неблагоприятных условиях, остаётся неоценённой и снова затмевается потоком всё поступающих свежих. И большая удача, если мысль всё же заметили и воздали ей по заслугам. Но тогда для неё начинаются новые испытания: в условиях выживаемости среди тупейшего безумия элиты такая мысль склонна к самоубийству, а также возможно приведёт к самоубийству весь мозг. За что таких мыслей и особенно боятся и стараются всеми неправдами придушить их в толпе, или оставить незамеченными.

Экспромт №2

Я сидел под кустом и не заметил, как сменились цвета и новой краской поналяпала везде осень. Новая осень, старая осень – всегда осень. Можно идти, в голову не вбирая посторонних мыслей, – только значимыми для сердца впечатлениями утешаться и услащать пытливую до муки душу. Шерудить в карманах, гоняя по-за прокладкой семечки и что-то ещё, давно интересующее пальцы и пропавшее очень давно, так давно, что, наверно, потеряло уже всякую ценность и стало ненужной детской игрушкой выросшего в дамки усталого короля белой масти в чёрную непогоду.

Когда дожди, когда пивная закрыта… Нет, только кажется: вон под козырьком горит еле свет, скрипит, слышу, дверка: лачужка впускает хмельного бродягу, труженика дорог и разбитых переносиц. Там мы тяпнем по полстаканчика. Мне не нравится слово «стакашка»: оно, как таракашка, почти, как «какашка», совсем, как чебурашка и что-то невыносимо детское, что давно осталось, как сказано выше, давным-давно, и стоило бы подчеркнуть, что никогда не поздно, но всё беспросветно… и навсегда… Устал.

Только тихий мутный свет, потёмки и шёпотом ругань, чтобы не спугнуть друг друга в этом райском пристанище, где передовые ангелы сушат сапоги и мы собрались за одним столом со Христом. Ибо и он всегда там, где убогие собираются вместе. «Убогие» – ищущие Бога, у Бога ищущие пристанища в пазухе. А один человек спросил, как добраться до храма Христа Спасителя и едет ли автобус туда, проезжает ли его трамвай и троллейбус? И все ответили, что идти надо пешком. А он взобрался в новый двухъярусный трамвай с грязными зелёными ногами да к богу в душу угодил на перекрёстке – из окошка вылетел и летел метров сто до фонаря с агитлистовкой: «Голосуй за Жириновского!».

Всё кончилось, померкло и никогда не сбылось, отчего неизвестно. За стаканом потому что не ходи в первый понедельник второго дня осени, когда не высморкнуты сопли у многих со сна, и лобовой сквозняк осушает мозг, выращенный в банке грибково-кустовым методом. Методом методологии с мёдным и медным вкусом и запахом. А для носа специально есть специально выделенные пробковые затычки антироссийской фирма «Пакинос».

«Пакинос в любой понос! Словесный, омрачительный и умопомрачительный! Ум! Пом! Тарм-пам-пам! Пом-пом-пом!» Словесная дрянь, и больше ничего достойного, покойного и словопозволяющего…