Никто мне не верит
Шрифт:
Линн молчала.
— Итак? — спросила Мэри, побуждая ее к разговору. — Ты не хочешь поговорить?
Она раздумывала над тем, с чего начать разговор, надеясь, что он поможет ей избавиться от страданий, которые так угнетали ее. Но Мэри еще не закончила.
— Потому что, Линн, я хочу помочь тебе. Я знаю, что ты не хочешь, чтобы ваши отношения плохо закончились. Грег… мы все считаем, что он просто великолепен.
Линн очень хотелось поговорить, но… нет. Это невозможно, если отправной точкой
Она еще раз извинилась и повесила трубку.
Гидеон вошел в кухню, неся сумку с мусором.
— Ну?
— Не знаю. Она уклонилась от ответа.
— Это ее право.
— Конечно. — Мэри убрала свои золотистые волосы с глаз. — Где, черт побери, мой ободок? Я ничего не вижу от пота.
Гидеон нашел ободок за тостером и протянул ей. Она предпочитала убирать волосы с лица, а не протирать его салфеткой.
— Прилив?
— Угу.
— Ты попросила Линн дать тебе кассету с записью того шоу?
— Забыла. Я была слишком занята тем, что старалась наладить ее личную жизнь. Как они вели себя на улице? Все было нормально?
— Да. И он мне очень помогал. Правда, когда не рыскал по кустам.
— Зачем?
— Ему показалось, что там кто-то прячется. Позже он признался мне, что очень давно у него была женщина, которая до сих пор не хочет оставить его в покое. Ситуация по типу «Леттермэн». Это сделало его немного нервным.
— Вполне понятно, — сказала Мэри. — Мужчина, который привлекателен… Чудесная вещь, правда? Мэри прикоснулась к набору для пикника.
— Да. — Гидеон сложил все предметы обратно в коробку, убрал ее в шкаф и направился к выходу из кухни.
— А почему бы не убрать его вместе с грилем в сарай?
Он остановился:
— Не знаю, могу ли я это сделать.
— Это же не свадебный подарок. Его не обязательно возвращать, если они разойдутся.
— Тогда почему мне не хочется им пользоваться?
Мэри улыбнулась:
— Я устала от тебя.
Он размышлял еще минуту.
— Я просто невыносим. — Он взял набор и понес в сарай.
Когда на следующий день Линн пришла на работу, Кара была где-то в другом крыле здания. Линн с удовольствием занялась своими обычными делами: разбирала бумаги, отвечала на телефонные звонки. Работа всегда была для нее лекарством, которое помогало отвлечься и успокоиться.
Около десяти в ее офис ворвался, размахивая блокнотом, Деннис Оррин.
— Полный рейтинговый отчет о тестовом показе. Ты будешь счастлива.
— Деннис! Правда?
— Очень счастлива. — Они склонились над блокнотом. — Посмотри на эти цифры. Отлично в Чикаго.
Линн указала на цифры в блокноте.
— Какой успех в Лос-Анджелесе!
—
Линн опустилась на стул:
— Мне нравится.
— Ты вышла на орбиту, детка. КТВ просто проглотит эти цифры. Они будут ломиться во все двери, лишь бы увидеть пробный показ. — Он наклонился и поцеловал ее в лоб. — Я должен бежать, чтобы не терять ни секунды и выжать как можно больше из этого отчета.
Линн вскочила и начала ходить по офису, почувствовав необыкновенный прилив сил. Она снова и снова вспоминала цифры в блокноте Денниса и представляла, как начальство на всех станциях будет их читать, и ощущала прилив гордости и возбуждения.
Она вспомнила Грега. Эта мысль не замутила ее радости, но слегка расстроила. Даже за такое короткое время мнение Грега стало ей не безразлично.
Ей хотелось… Она очень хотела рассказать ему обо всем.
Она позвонила Пеннине Руссо и обрадовалась, когда услышала, как чужой голос ответил: «Департамент паркового хозяйства».
— Нет, — сказала Пеннина, когда их соединили, — меня не вернули на прежнее место, но я звонила, чтобы рассказать, что я теперь не отвечаю на звонки, я разбираю почту. Возможно, это справедливое решение сейчас, когда все мои неприятности выплыли наружу.
Они попрощались, но последние слова Пеннины не выходили у Линн из головы.
Линн имела четкое представление о том, как должно проходить это шоу. По непонятным причинам ее мнение и ее суждения стали известны всем на студии, и под общим давлением она вынуждена была заменить заключительное слово, заранее написанное и отрепетированное, на свой собственный монолог.
— Сегодня мы говорим о власти, — сказала Линн, обращаясь к камере. — Тайная сила скрыта темнотой — той темнотой, в которой она существует, и той темнотой, которая появляется тогда, когда мы отказываемся что-либо слышать или видеть.
Это не просто противостояние мужчины и женщины. Это совсем не так просто.
Мы наконец начинаем говорить о том, что мы думаем о сексуальных домогательствах, использовании служебного положения, насилии — о том, что имеет место там, где есть власть.
Что мы думаем об этом сейчас? Что мы думали раньше? Есть ли какая-нибудь разница между нашими словамии поступками? Кто действительно делает жертву жертвой? Не виноваты ли сами женщины в том, что с ними происходит? Не верим ли мы в душе, что это их вина? Не хотимли мы в это верить?