Никто не любит Крокодила
Шрифт:
— Продавая что-либо, скажи женщине, что не продается, а мужчине — что продано, — изрекла хозяйка.-А вы уже обсудили с женой стоимость? — мягко, как можно мягче спросила она.
Роже не успел ответить — Мадлен поспешила пояснить:
— Да, цена приемлема, хотя и достаточно высока.
— Только одна радость у мужа женщины, которая любит тратить деньги, — любить их зарабатывать! К тому же, мадам, шуба уникальная.
— Конечно, конечно, поэтому и берем,-поспешил согласиться Роже.
— Прекрасно. — Хозяйка прошла к конторке. —
— Не беспокойтесь, мы летим чартерным рейсом. Думаю, не понадобятся даже паспорта.
Хозяйка пожала плечами, и кассовый аппарат медленно прожевал чек и заполненный сертификат. Подавая документы Роже, хозяйка пояснила:
— Стоимость шубы: десять процентов официальной скидки, пятьдесят долларов — моей личной, только для вас…
Роже небрежно полез в задний карман брюк, достал портмоне и извлек из него зеленые бумажки достоинством по тысяче долларов каждая. Это был приз, врученный вчера поздно вечером лично господином Вашоном.
Через минуту шуба, запакованная в черную с золотом коробку, красовалась в руке Мадлен, расцеловавшейся с хозяйкой, как со старой школьной приятельницей. Под проливным дождем пробежали они несколько метров до машины. Хозяйка стояла на пороге магазина и махала рукой.
«Прилипчивая, стерва, — умеет торговать! — подумал Роже, заводя мотор. — За десять минут слопала то, что я две недели зарабатывал едва ли не ценой жизни. И довольна,… Господи, я же собирался перевести призовые деньги жене Тома! Проклятая шуба!…»
Мадлен нагнулась к нему и, поцеловав в щеку, сказала: — Спасибо, милый…
— Не за что,-ответил Роже. Пожалуй, ответ этот как нельзя точнее выразил его отношение к нелепой покупке. Ушли заработанные с таким трудом деньги, вот-вот опоздают на чартерный самолет… Мадлен внезапно разрыдалась. Роже с удивлением посмотрел на нее. И пропустил указатель поворота на аэропорт. Обозленный, он долго кружил по незнакомым, путаным переулкам, натыкался на кровавые знаки «кирпичей» и кое-как выбрался на нужную трассу.
Мадлен забилась в угол сиденья и, уткнувшись в ладони, беззвучно рыдала. Плечо ее билось о края большой черной с золотом, коробки. Роже не хотелось спрашивать Мадлен о причинах столь странного поведения — может, потому, что боялся пропустить очередной указатель за сплошной пеленой воды, которую не успевали сбивать со стекла «дворники», пущенные на полную мощность.
Опустошенность — единственное, что ощущал сейчас он. Впервые так остро почувствовал эту пустоту Роже еще в амстердамской гостинице, когда узнал о смерти Тома… А потом эта второсортная гонка, и этот госпиталь, и эта раздача пустых конвертов, и ссора с Цинцы, и эта покупка…
— Роже, прости меня, — тихо сказала Мадлен. — Мне не нужна эта норковая шуба. Я только хотела… только хотела, — ее тело вновь сотрясли глухие рыдания, — хотела узнать, купишь ты или нет… Наверно, я сделала это
Признание Мадлен даже не удивило, Роже. Он лишь оторвал от руля руку и провел Мадлен по волосам. Он бы и сам не мог объяснить себе, что означал этот жест — то ли знак прощения, то ли укора…
Больше они не говорили. В полном молчании, нарушаемом лишь редкими всхлипами Мадлен, они наконец выбрались к аэропорту. До отправления самолета оставалось пять минут.
У выхода на летное поле их ждали Кристина и Оскар.
— Я вижу, все в порядке. — Она показала на коробку и расцеловалась с Мадлен. — Рада, очень рада! А теперь, пожалуйста, в самолет. Ждут только вас.
Роже попрощался с Кристиной, она не захотела шлепать по мокрому бетонному полю к самолету, распластавшемуся метрах в пятидесяти.
— Вы приедете на гонку следующего года, Роже? — спросила Кристина, позволив задержать свою руку в руке Роже.
— До следующего года еще надо дожить, — неопределенно ответил ой.
— Будем надеяться. Отец непременно решил пригласить вас на гонку следующего года. И вас, Оскар. И вас, Мадлен. Все было так мило.
В салоне стоял невероятный гвалт. Кроме гонщиков, менеджеров, массажистов и механиков здесь находились совершенно непонятные люди, ни по возрасту, ни по виду не имевшие никакого отношения к гонке.
— На дармовщинку летят до Европы…— махнул рукой Оскар.
Пока они устраивались, пока рассовывали свои вещи, не заметили, как машина оторвалась от земли. Когда Роже выглянул в иллюминатор, за стеклом плыли редкие облака, а под крылом самолета, сверкала жирная лента реки Святого Лаврентия. Роже по-старчески облегченно вздохнул, словно только сейчас завершил непосильное, не по годам дело.
«А кто знает, что по годам? Гонщику столько лет, на сколько он себя чувствует. Я встречал профессионалов, которые слишком рано становились слишком старыми. Бедвелу говорили, что он очень стар для профессионала уже в двадцать семь. Тейлору было тридцать, и специалисты считали, что у Тома еще достаточно времени, чтобы совершить невероятное. Пит ван Кемпен, этот старый король шестидневок, стал профессиональным гонщиком в пятнадцать лет и выступал до пятидесяти одного. Попытался вернуться на трек в пятьдесят семь… Правда, неудачно».
Роже старался не обращать внимания на бедлам, который продолжал царить в самолете и после взлета.
Самолет несколько раз встряхивало, когда он пробивал очередное грозовое облако. Потом машина плавно повисла в воздухе. Роже осмотрелся. Самолет ДС-7, четырехмоторный, довольно подержанный, — никто не пустит в удешевленный рейс хорошую машину. Каковы деньги, таков и транспорт: кресла обшарпаны, отделка салона местами напоминала внутренность брошенного лимузина. Моторы, правда, пели ровно, и это успокаивало. Роже с грустью смотрел на шумевших парней.