Никто не умрет
Шрифт:
На ужин была тощая рыба с толстым твердым хребтом, пюре и кефир. Рыбу я сглотнул в два приема, не почувствовав вкуса и едва успев выплюнуть пригоршню костей. Кефир уполовинил с трудом. Пюре даже попробовать не смог. Оно выглядело как резной наличник или старая расписная игрушка — вполне симпатичным, но совершенно несъедобным. И молоком не пахло.
Бабка-раздатчица посмотрела на меня странно, проворчала что-то про капризных детей, огляделась и ловко хлопнула мне на тарелку еще пару рыб. Я, не отрывая глаз, принялся выступать на тему «А вдруг кому-то не хватит», она больно щелкнула меня твердым пальцем по лбу и сказала: «Alip asa tiz gen"a». [17]
17
Бери
Я взял да съел. Быстро, как велели. И естественно, всадил в горло кость, которую еле выбил тремя корками. От крупно разжеванных корок горло и ниже саднило, рыба была не ахти, а кефир кислющим. И все равно с ужина я ушел бодрым и почти веселым.
Это дело скоро поправили. Вечерняя порция уколов оказалась особенно больнючей — то ли совпало так, то ли тетя Таня, которая теперь была подчеркнуто молчаливой, решила воспитывать меня с противоположной стороны. Мне показалось, что уколы она ставила не обычными шприцами, а старинным трехгранным штыком. С зазубринами. И ушла молча, зато грохнув дверью. А я лежал еще какое-то время, промаргиваясь и ощущая, как горячий осьминог, влезший мне в бедро, вежливо распускает щупальца к пояснице и колену. Когда горячее онемение раскинулось совсем широко и стало невыносимым, я осторожно, кряхтя и замирая в глупых позах, встал и пошел разгуливаться.
Коридор, к счастью, был пустым, а то я в кого-нибудь впилился бы, верняк. Нога волоклась как лом, прямой и острый внизу: то скользила по полу, то цеплялась намертво. И боль то волнами ходила, то стукала по заднице, словно ребро подъездной двери. Надо было передохнуть, но это как-то западло — и я хромал дальше в сторону заката. Героический всадник в конце пафосного фильма. Старался не держаться за штаны — подумают, что обкакался, — но руку по-ковбойски нес рядом с поясницей, чтобы быстро и крепко схватиться. Типа захват боль удержит.
То ли это помогло, то ли привыкнуть успел, но к закату, полыхавшему в окне, которым кончался коридор, я вышел уже почти нормальной походочкой. Небрежно развернулся для обратного похода и споткнулся взглядом об особенно яркую полосу в багровом небе. И весь споткнулся. Лом с хрустом вывернулся и просадил поясницу. Я зашатался, тихо мыча и жмурясь, и понял, что сейчас грохнусь, причем, может быть, башкой в стекло или о батарею. Не вижу ни фига. По уму надо было присесть, чтобы высоту падения убрать, но поди сядь тут, когда вместо одной ноги лом, а вместо другой сопля. Еще по уму надо было глаза раскрыть, чтобы видеть, падаю ли я уже и куда, — с закрытыми глазами этого не ощущалось, карусель была вместо башки. Тогда все слезы увидят. Да и плевать.
Я открыл глаза, торопливо пожмурился, чтобы стряхнуть мокрую занавеску, и обнаружил, что не грохнулся, а довольно прочно стою спиной к окну и никто моих позорных кульбитов не наблюдает. Кроме темной фигурки в противоположном конце коридора. Разглядеть ее я не успел — фигурка развернулась и ушла на лестничную площадку, вспыхнув на мир. Девчонка или молодая тетка. В отделении у нас таких не было. Правда, одежда по казалась странно знакомой — синий спортивный костюм, старомодный такой, в обтяжку. Во дебил косоногий, костюмы у него знакомые, подумал я мрачно, осторожно сделал шаг, другой — и
Они чуть меня не сшибли — это теперь не самое сложное дело, — обогнули с разных сторон, хмуро поглядывая, и брызнули было куда-то по своим бабусьим делам. Но шагов через пять остановились и зашептались с дико таинственным видом. При этом косились на меня такой лютой украдкой, что я решил скрыться от греха. Но назад идти было глупо, да и не скроешься там, а вперед — некуда. Тощие девчонки — ну хорошо, три тощие, а одна квадратная — умудрились растянуться во всю ширину коридора, не обойти. Я качнулся вправо, влево — и они вместе со мной. Спецназ на демонстрации, елки зеленые. Мне стало смешно, поэтому я нахмурился и хмуро спросил:
— Ну?
— Наильчик, а Наильчик, — вкрадчиво начала Лилька, кудрявая щекастая мадама из второй, кажется, палаты.
Она была на пару лет помладше меня и на пару весовых категорий посерьезней. Розовые лосины на ней блестели и как только не лопались. Брр.
— Ну? — повторил я, хмурясь уже всерьез.
— Ты ведь один в палате, да ведь? — продолжила Лилька тем же тоном.
Я сказал:
— Малая, ты в уме? — и попытался пройти дальше.
Лилька вытаращилась возмущенно, остальные мамзели прыснули. То есть это они, наверное, думали, что прыснули, а на самом деле заржали.
Тут я резко от них устал — и ушел бы, опрокинув парочку, если бы понадобилось. Но тут вступила Ильсияшка — самая серьезная, да и симпотная, из всей компании. Некрупная, черноволосая и с отчаянно синими глазами. Она сказала тихо и ясно:
— Наиль, ты ведь не трус?
4
— Все готовы? — спросила Лилька, обводя палату суровым взглядом.
Девчонки одновременно кивнули, точно их за нос дернули. Ильсияр не кивнула, она сосредоточенно смотрела перед собой. На меня Лилька внимания не обращала, но я, как порядочный, сидел тихо и не ржал. Мое дело маленькое — я на хату выставился и теперь должен наслаждаться халявным зрелищем. Зрелище ожидалось то ли глупое, то ли никакое вообще — но все равно интересней потолка, который я выучил наизусть — и сам потолок, и форму пятен света, падающего из коридора.
Пиковую даму придумала Лилька. Вернее, не придумала, а услышала от какой-то своей старшей родственницы. Водится, короче, в ДРКБ такой вот то ли призрак, то ли дух. Бродит никем не видимый по коридорам и палатам. Но его может увидеть группа храбрых ребят, если соберется поздно вечером в палате с зеркалом, скажет нужные слова — и не будет ржать при этом. Если заржет — всем худо будет.
— А если не заржет? — спросил, конечно, я.
Лилька двинула круглым плечом и раздраженно сказала:
— Тогда придет.
— И?
— И все, — отрезала она.
— Не, что будет-то? — не унимался я. — Она вам что, выписку сделает, или сокровища подарит, или арию споет, про это, про три карты?
— Какую арию? — спросила Камилла, отвлекшись от вафли.
— О господи, — сказал я.
И подумал: да пусть. Что мне, жалко, что ли? Хотя зачем это все, я так и не понял. Ну зачем?
Да не зачем, а отчего. От скуки. Тоскливо девчонкам, все каникулы в больничке провалялись. Еда невкусная, уколы больнючие, спать все время заставляют, интернет кусочками и развлечений минус ноль. А одноклассницы все по курортам, базам отдыха да просто по улицам сайгачат. Вот встретятся они после каникул, начнут хвастаться — а Лилька что сможет рассказать?