Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство

Питерс Джо

Я снова помотал головой.

– Не будь непослушным, – сказал он, и в его голосе прозвучали нотки угрозы, от которых я вздрогнул. Мне захотелось плакать. – Будь хорошим мальчиком, или мне придется позвать твоего папочку.

Я еще раз помотал головой и неожиданно получил такую сильную пощечину, что был просто ошарашен. Дуглас поднял руку, чтобы нанести еще один удар, но я уже подпрыгнул и вонзил свои зубы в боковую сторону его ладони. Я сжимал рот все сильнее и сильнее, так же как тогда с социальной работницей. Я почувствовал вкус крови, но не разжимал челюстей из страха, что может произойти, если я отпущу его руку. Дуглас взвыл от боли, и через несколько секунд примчался Амани и ударил меня по голове так сильно, что челюсти едва не хрустнули.

Мой рот открылся, и Дуглас смог отскочить, махая со всей силы рукой. Амани впал в такую неистовую ярость, в какой я еще ни разу его не видел, вытащил свой ремень из брюк и начал бить меня им снова и снова, пока Дуглас держал меня на кровати, чтобы я не смог сбежать. Потом Дуглас сел мне на голову, вдавив ее в матрас. Я не мог пошевелиться или защитить себя, когда они начали насиловать меня по очереди. Впервые надо мной надругался кто-то, не принадлежащий нашей семье. Они вытворяли со мной омерзительные вещи, какие я никогда не делал раньше и которые причиняли мне ужасную боль, и снимали друг друга за этими занятиями на фотоаппарат Дугласа.

Когда они закончили со мной, Амани схватил меня за волосы и тащил до самого подвала, точно так же, как сделала бы мать. Я несколько раз спотыкался на лестнице, но он не ослаблял свою хватку.

– Просто, черт возьми, не можешь делать, что тебе говорят, да, парень? – кричал он. – Ничего, скоро научишься.

Последним пинком Амани толкнул меня в камеру, оставив голого истекать кровью на бетонном полу. Когда ко мне через несколько часов вернулись силы, я смог заползти на матрас. Во мне кипела необычайная ярость, питаемая голодом, который тосты и конфеты подавили лишь ненадолго. Я пытался кричать, чтобы выпустить гнев, но мое горло все еще не поддавалось. В голове все как будто сжалось, и я боялся, что развалюсь на части. В конце концов я поднялся на ноги и начал пяткой стучать в дверь, громче и громче, как безумное животное, помещенное в клетку. Мое сердце бешено стучало. Амани снова ворвался в подвал. В зубах он сжимал сигару.

– Маленький ублюдок! Думаешь, ты тут самый умный, а?

Я набросился на него с кулаками, стараясь со всей силы ударить по животу, но он просто стоял и смеялся над моими жалкими попытками. Наконец, устав от насмешек, он взял меня за горло и поднял в воздух. Я почувствовал жар его сигары и подумал, что он собирается выжечь мне глаза. Он выпустил мне в лицо облако дыма, и сигара упала на пол.

– Посмотри, что ты наделал!

Я едва мог дышать – и был уверен, что умру. Амани бросил меня через всю комнату, словно я был пушинкой. Я врезался спиной в стену и упал без сил на матрас. Задыхаясь, я смотрел, как он приближается ко мне, расстегивая ширинку своих штанов. Он достал свое хозяйство и, прежде чем я смог уклониться, он помочился мне на лицо.

– Мучает жажда, да? – смеялся он, пока я пытался не захлебнуться и не дать ни одной капле мочи попасть мне в рот. – Почему же ты просто не попросил попить?

Закончив, Амани издал горлом булькающий звук и плюнул мне в лицо, прежде чем повернуться и пойти к двери.

– Если понадобиться что-нибудь еще, – сказал он, – только свистни. – И он засмеялся в восторге от собственной шутки.

Подняв сигару с пола, Амани снова сунул ее в рот, закрыл за собой дверь и выключил свет.

Я лежал в темноте, пытаясь разобраться в том, что случилось со мной в этот день и чем это все обернется в будущем.

Глава 10 Дрессировка

После первой встречи с дядей Дугласом, Амани приводил еще несколько человек в мою камеру, чтобы заниматься со мной сексом. Обычно они приходили на выходных или на каникулах, но иногда меня оставляли дома в будние дни и отводили в подвал. И я точно знал, что мне предстоит.

Складывалось впечатление, что после опыта с дядей Дугласом я прошел какой-то странный тест и показал, что готов к «выставлению на продажу». Все они были сильными, и я быстро оставил бессмысленные попытки сопротивляться или отбиваться. Я был просто хлипким девятилетним мальчиком,

а они – взрослыми крепкими мужчинами. Каждым сопротивлением я только зарабатывал побои, и это лишь откладывало неизбежное. К тому же мое неповиновение означало, что мне причинят гораздо больше боли, чем мне пришлось бы вынести, если бы я не сопротивлялся, а даже содействовал. Лучше было позволить им делать со мной то, что они хотят, чтобы все закончилось как можно скорее и они ушли, оставив меня в покое. Амани продолжал говорить, что все, что происходит в подвале или в доме, должно оставаться в строжайшем секрете. Он врал, что это будет для моего же блага, если никто не узнает.

– Если кто-нибудь узнает об этом, – говорил он мне, – они пойдут в полицию, и тебя посадят в тюрьму.

Я верил ему, потому что один из людей, приходивших ко мне в подвал, сказал мне, что он – полицейский, и у меня не было причин сомневаться в правдивости этого утверждения. Этот полицейский позаботился о том, чтобы я узнал, что он посадил уже множество таких же маленьких мальчиков, как я, и он всегда использовал со мной свои стальные наручники. Наверное, это прибавляло остроты ощущениям.

– Если ты когда-нибудь придешь к моим друзьям в полицейском участке и расскажешь о том, что тут происходит, – предупредил он меня, – я узнаю об этом, вернусь сюда и убью тебя. Ты понял?

Я всегда кивал с опущенным взглядом, так как не хотел, чтобы они подумали, будто я бросаю им вызов или слишком осмелел. У меня не было причин сомневаться, что все эти мужчины захотят меня убить, если почувствуют, что это необходимо для их защиты. Может быть, им это даже понравится. Но мне все равно никогда не приходило в голову рассказать кому-то. Со мной их секреты были в безопасности. После всего того, что произошло со мной за последние несколько лет, я сомневался, что кто-нибудь поверит, или поможет мне, или сделает мою жизнь хоть в чем-то более сносной. Если даже полицейские вытворяли такие вещи с детьми, к кому мне оставалось обратиться? К тому же, я не мог понять, почему они думали, что я могу хоть что-нибудь кому-то рассказать, ведь я все еще не мог ни говорить, ни писать. Моя ситуация была абсолютно безнадежной. Из-за своего молчания я был полностью отрезан от окружающего мира.

Наверное, как раз на этом этапе мать поняла, что может заработать приличную сумму денег на тех услугах, которые меня заставляли предоставлять друзьям Амани. Она начала злорадствовать во время моих избиений, говоря, что собирается заработать на мне кучу денег, но я тогда не понимал, что она имеет в виду. Я думал, что это как-то связано с винтиками и шариками в ее голове, о которых говорил Уолли; может быть, они отвечали за ее воображение. Как мог маленький мальчик вроде меня принести ей кучу денег, особенно учитывая то, что я не выходил из дома никуда, кроме школы?

Постепенно до меня дошло, что посетители нашего дома, такие как дядя Дуглас, должны были платить ей за возможность делать со мной, что они хотят. Хотя я всегда делал такие вещи для членов семьи бесплатно, мне все равно стало интересно, может ли это приносить какую-то пользу, несмотря на то что причиняло боль и я ненавидел это делать. Может, мама будет больше меня любить, если мне удастся заработать для нее немного денег? Если у меня будет хорошо получаться, рассуждал я, возможно, она даже позволит мне регулярно питаться и спать в теплой комнате, чтобы я был в хорошей форме и здоров и дольше смог бы работать для нее.

– Дядя Дуглас собирается забрать тебя на денек, – сказала она через пару недель после его первого посещения. Потом она еще долго орала, чтобы убедиться, что я понял, как сильно она меня накажет, если я не буду делать точно то, что велено, когда я буду с Дугласом.

– Тебе больше не будет больно, если будешь делать, как говорит мамочка, – сказал мне Амани, когда пришел забрать меня и отвести куда-то. Я кивнул, чтобы показать, что все понял. Я старался не смотреть на него. – Но если кто-нибудь узнает, – продолжал Амани, – я тебе глаза, на хрен, вырежу. Пошли.