Ниндзя
Шрифт:
Судорожно преодолевая дюйм за дюймом, Терри, наконец, упал рядом с Эйлин, задыхаясь и истекая кровью.
Он увидел перед собой шнур, с трудом дотянулся до него и дернул. Телефонный аппарат упал на его левое плечо, но Терри не почувствовал боли. Дрожащим пальцем он медленно набрал семизначный номер. Гудки доносились до него как колокольный звон далекого храма.
Вдруг Терри почувствовал, что Эйлин отдаляется от него, и он понял, что нужен ей сейчас. Трубка выскользнула из его влажных пальцев.
— Алло? — в брошенной трубке послышался голос Винсента. — Алло? Алло!
Но его уже никто не мог услышать. Терри лежал, уткнувшись лицом в черные волосы Эйлин. Невидящие глаза
II
Пригород Токио. Весна 1959-го-весна 1960-го.
— Послушай, Николас, — сказал однажды полковник. Был темный и ненастный вечер; грозовые облака скрыли вершину горы Фудзи; время от времени небо прорезали молнии, вслед за которыми доносились далекие раскаты грома.
Они находились в кабинете полковника, и он держал в руках лакированную шкатулку. На ее крышке были изображены переплетенные между собой дракон и тигр. Николас знал, что это был прощальный подарок Со Пэна его родителям.
— Думаю, пришло время показать это тебе. — Полковник расстегнул кисет и опустил в него трубку вместе с указательным пальцем. Чиркнув спичкой о край письменного стола, он раскурил трубку и с удовольствием затянулся. Потом бережно провел пальцем по рисунку на шкатулке. — Николас, тебе известно символическое значение дракона и тигра в японской мифологии? Николас покачал головой.
Полковник выпустил облачко голубого ароматного дыма и зажал трубку в уголке рта.
— Тигр — это повелитель земли, а дракон — воздуха. Мне это всегда казалось забавным. Согласно верованиям майя, воздухом тоже повелевает летучий змей, Кукулькан. Тебе не кажется любопытным, что такие далекие культуры перекликаются?
— Но почему Со Пэн дал вам японскую шкатулку? — спросил Николас. — Он ведь был китаец?
— М-м, хороший вопрос — Полковник попыхивал трубкой. — Только боюсь, я не смогу на него ответить. Да, Со Пэн был китаец, но только наполовину. Он сказал мне, что его мать — японка.
— Это еще не объяснение. — Николас указал на шкатулку. — Конечно, он знал, что вы собираетесь в Японию. Но это старинная шкатулка, и ее не просто было отыскать, особенно в то время.
— Да, — согласился полковник, — наверняка эта шкатулка досталась ему от матери. Но почему Со Пэн подарил нам именно эту шкатулку? Это не могло быть просто капризом, не такой он был человек. Нет, это не случайность.
Полковник встал и подошел к забрызганному дождем окну. Зимние холода еще не отступили, и на запотевшем стекле проступали причудливые узоры.
— Я долго об этом думал, — продолжал полковник, глядя в окно. Он протер на стекле небольшое овальное отверстие. — Эта мысль не давала мне покоя на протяжении всей поездки из Сингапура в Токио. Со Пэн просил нас не открывать шкатулку, пока мы не прибудем в Японию, и мы выполнили его просьбу.
В аэропорту Ханэда нас встретили американцы — разумеется, мы прилетели военным самолетом. Но, кроме них, нас ждал еще один человек. Твоя мать сразу же узнала ее, и я тоже — по ее описанию. Это была Итами, и она оказалась в точности такой, какой ее увидела во сне Цзон. — Полковник пожал плечами. — Что не особенно меня удивило. Здесь, на Востоке, люди с детства привыкают к таким... явлениям, и ты сам это скоро поймешь.
Но меня поразило другое: твоя мать вела себя так, будто знала Итами с рождения, будто они были сестрами. Я не заметил никакого смущения, а ведь его вполне можно было ожидать, когда женщина, выросшая в затерянной китайской деревушке, встречается с дамой из высшего японского общества. И в то же время, твоя мать и Итами
Об этом я тоже долго размышлял, и вот что я решил: хотя Со Пэн уверял меня, что не знает о подлинном происхождении твоей матери, его подарок говорит об обратном.
— Ты хочешь сказать, что мама японка.
— Скорее всего, в ней течет японская кровь. — Полковник сел рядом с сыном и ласково положил руку ему на плечо. — Но ты должен обещать мне, Николас, что никогда и ни с кем не станешь об этом говорить, даже с твоей матерью. Я рассказываю тебе все это лишь потому... потому, что когда-то узнал об этом сам. Со Пэн считал, что происхождение очень много значит; возможно, так оно и есть, хотя я не придаю значения таким вещам. Я англичанин и еврей, но мое сердце с этими людьми. В моей крови звучит их история, моя душа созвучна их душам. Какое значение может иметь мое происхождение? Я хочу, чтобы ты кое-что понял, Николас. Я не отрекался от своего еврейского имени, я просто отбросил его. Кто-то может возразить, что это одно и то же. Нет, это не так! Я сделал это не по собственной воле, а из необходимости. В Англии не любят евреев. И никогда не любили. Изменив свое имя, я обнаружил, что передо мной распахнулись многие двери. Знаю, это вопрос совести. Можно ли так поступать? Да, отвечаю я, а на остальных мне наплевать. Каждый решает сам за себя. И теперь, хотя моя душа принадлежит Японии, я не стал ни буддистом, ни синтоистом. Их религии представляют для меня только научный интерес. В своем сердце я никогда не отрекался от еврейства. Нельзя так просто вычеркнуть шесть тысячелетий борьбы и страданий. В твоих жилах тоже течет кровь Соломона и Давида, кровь Моисея. Никогда не забывай об этом, Николас. Ты сам должен решить, кто ты — я не хочу вмешиваться. Но я считаю своим долгом обо всем тебе рассказать. Думаю, ты меня понимаешь. — Полковник долго смотрел на сына, прежде чем открыл шкатулку с тигром и драконом, последний подарок загадочного Со Пэна.
Николас заглянул внутрь и увидел сверкающий огонь шестнадцати огромных граненых изумрудов.
Николас занимался будзюцууже семь лет, но по-прежнему чувствовал себя новичком. Он обладал достаточной силой и прекрасной реакцией; на тренировках выполнял все упражнения усердно и сосредоточенно, но не испытывая особого пыла. Это удивляло и беспокоило его. Он с самого начала был готов к тяжелой работе, к преодолению трудностей — ему это нравилось. Чего он от себя не ожидал — так это безразличия. “Нет, — подумал Николас однажды во время занятий в додзё, — у меня ни в коем случае не пропала решимость овладеть будзюцу”. Скорее, эта решимость только усилилась. Ему трудно было объяснить свои ощущения. Наверное, не хватало какой-то искры.
Возможно, дело было в его инструкторе. Флегматичный Танака считал, что все дело в бесконечной отработке правильных движений. Снова и снова Николас вынужден был их повторять. Еще и еще, пока он не чувствовал, что они намертво запечатлевались в его мозгу, в его нервах, в его мышцах. Он ненавидел эти монотонные упражнения; не нравилось Николасу и то, что Танка обращался с ними как с детьми, еще не готовыми к настоящей жизни.
Время от времени он довил себя на том, что смотрит в дальний конец додзё, где другой мастер — Кансацу — проводил индивидуальные занятия с несколькими старшими учениками.