Нищета. Часть первая

Гетрэ Жан

Метельщик придвинул скамью к вересковому ложу, уселся рядом на ящик, который назвал курульным креслом [26] , и налил Огюсту суп в большую банку из-под варенья, оставив себе лишь на донышке кастрюли. Однако он ел с расстановкой и громко причмокивал, вероятно для того, чтобы юный Бродар не подумал, будто хозяин себя обделил.

Точно так же Леон поступил и с фасолью; ей Огюст оказал особую честь. На десерт был подан кусок сыру, вкус и запах которого могли воскресить и мертвого. Метельщик

отрезал себе лишь тоненький ломтик, заявив, что все лакомства мира не заменят ему трубки. Вот сейчас он закурит и они побеседуют вволю, как старые друзья.

26

Курульное кресло — почетное кресло высших (курульных) должностных лиц в древнем Риме.

Огюст, чуткий от природы, умел оценить чужую деликатность. Глубоко тронутый, не желая злоупотреблять добрым отношением того, кто его спас, он решил, ничего не скрывая, рассказать обо всем: пусть этот славный человек знает, кого приютил!

Леон выслушал Огюста, затем мягко и неназойливо расспросил об отце, о семье, о несчастной Анжеле. Уяснив во всех подробностях драму, которую ему поведал юноша, он скрестил руки на груди и осведомился:

— Ну, а что ты намерен предпринять теперь?

— Пойти в полицию, черт побери! Пусть меня накажут за то, что я сделал: ведь это дурной поступок.

— Похвально, что тебе не дает покоя мысль о совершенном убийстве. Но, хотя человеческая жизнь должна быть священна, когда-нибудь ты поймешь, что можно, убивая, вершить правосудие.

Огюст всплеснул руками.

— Что вы говорите! Неужто я был вправе сделать это?

— Точно так же, как вправе был убить волка, набросившегося на твою сестру, или раздавить змею, ужалившую твою мать.

— Вы очень добры, если так говорите.

— Нет, я не добр, но, полагаю, справедлив. И поскольку ты напрасно терзаешься укорами совести, мой долг сказать тебе, что люди, попирающие законы природы, совершают преступление и сами ставят себя вне общества.

— Так вы думаете, что господин Руссеран…

— Он — чудовище! Подобных извергов на земле много; под человеческим обличьем у них скрываются звериные инстинкты. Ни сердце, ни разум их не похожи на наши. В них сочетается кровожадность тигра и нечистоплотность свиньи.

— О, господин Руссеран не жесток, уверяю вас! — заметил Огюст, желавший быть справедливым к своей жертве. — Что он — негодяй, я не порю.

— Не жесток? — воскликнул ученый. — Не жесток? Знай, невинная душа: всего, чего не хватает тебе и тысячам рабочих — хлеба, одежды, топлива зимой, лекарств в случае болезни, образования — всего этого у Руссерана в избытке, он утопает в роскоши, наживая на вашем труде груды золота, а вам дал железные цепи рабства и нищеты!

— Значит, я поступил правильно?

— Конечно.

— Совершенно правильно?

— Как тебе сказать…

— Стало быть, вы не совсем одобряете мой поступок?

— Видишь ли, иногда,

убивая человека, мы причиняем зло другим людям. У этого Руссерана есть жена, дочь. Если из-за твоего поступка они впадут в нужду, ты обязан будешь им помочь, чтобы хоть сколько-нибудь загладить свою вину перед ними. А вообще, повторяю, ты не совершил ничего дурного, ты имел право так поступить и не должен быть за него наказан.

— Но меня никто не видел и в покушении могут обвинить другого.

— Увы, это иногда случается.

— Значит, я должен сам все рассказать, правда?

— Да, это твой долг.

— Я его исполню. Может быть, меня казнят, но это мне безразлично.

— Нет, будь покоен, тебя не казнят. Надо только объяснить судьям причины твоего поведения, доказать им, что ты карал, а не убивал.

— Но, сударь, — осмелился возразить Огюст, — разве можно лгать суду? Я не хочу, не могу лгать!

— А кто тебя учит лгать?

— Но ведь когда я убивал хозяина, я вовсе не думал о правосудии, я стремился только к мести.

— Правосудие и месть — часто одно и то же.

Огюст понимал не все из того, что ему говорил Леон, но он чувствовал доверие к этому странному человеку и решил во всем следовать его советам.

— Тебе нужно сказать судьям, — продолжал метельщик, — что негодяй Руссеран, оскорбив природу в лице твоей сестры, хотел унизить и тебя, купив твое молчание.

— Да, да! Я объясню… я помню, как у меня вся кровь вскипела, когда он сунул мне деньги. Я вдруг точно обезумел, ослеп от ярости…

— В том-то и дело, малец, что даже в лучших из нас сидит зверь, дикий зверь, и горе тому, кто его разбудит. Но не думай больше об этом, мы еще поговорим обо всем позднее. Прежде чем явиться с повинной, нужно успокоиться, отдохнуть, прийти в себя. У тебя такой вид, будто ты сбежал из Птит-Рокет [27] , а люди часто судят по наружности.

— Да, я знаю.

— А раз знаешь, то постарайся выглядеть лучше. Словом, набирайся сил. До завтрашнего дня нас никто здесь не потревожит, мы можем быть совершенно спокойны.

27

Птит-Рокет — тюрьма в Париже. На площади перед нею совершались публичные казни.

— У вас и вправду хорошо. Жаль только, что я не оставил все свои заботы в саду Руссерана.

— Что делать? Кровь того, кто был причиной твоих страданий, не может смыть память о них, они в тебе самом. Но не следует давать им расти, постоянно думая о них и любуясь ими. Без конца растравлять свои раны, все время предаваться горю — то же позерство. Я терпеть этого не могу; после эксплуататоров мне всего на свете противнее те, кто падает духом от несчастий. Только настоящие люди могут бороться с жестокостью судьбы и несправедливостью себе подобных… Если хочешь скоротать время, я расскажу тебе одну историю.