Ниссо

Лукницкий Павел Николаевич

Чтоб вечной была, чтобы сын про отца

В нее мог всю правду вписать!

Письмена на скалах

1

В короткие минуты, когда сознание возвращалось к Шо-Пиру, его начинало мучительно знобить. Утреннее солнце, пробиваясь в щель, где лежал Шо-Пир, согревало его. Израненное тело чувствовало каждую неровность каменного ложа.

Женщины, с рассвета попрятавшись поодаль, в камнях, следили за тропой. Они видели, как басмачи один за другим проскакали к Большой Реке, а за ними, стреляя, на галопе промчались солдаты, одетые, как Шо-Пир, - наверно, русские.

Долго слышалась стрельба по ущелью, затем несколько солдат проскакали обратно, за ними шагом проехали еще несколько, гоня перед собой

к Сматингу спешенных басмачей, с закруженными за спиной руками.

Саух-Богор пробралась к Шо-Пиру, заглянула ему в лицо, - ждала его взгляда. А когда он полуоткрыл глаза, радостно зашептала ему в ухо, рассказывая все, что видела на тропе.

Шо-Пир понял только, что в сиатангском ущелье появились красноармейцы. Но как и откуда они пришли? Он знал, что Карашир давно ушел в Сиатанг, и теперь надеялся на спасение.

Затем на несколько часов он снова спал в беспамятство. Когда, отправив бойца с конем обратно, гарнизонный врач Максимов, предводительствуемый Караширом, пробрался вдоль берега к убежищу Шо-Пира, где его встретили женщины, Шо-Пир был еще без чувств.

Маленький, быстрый в движениях Максимов, ни слова не говоря, скинул шинель, склонился над раненым, пощупал пульс, прислушался к сердцу, осмотрел рану в плече и сломанную руку Шо-Пира. Раскрыл медицинскую сумку, вынул и аккуратно разложил на сухом камне марлю, бинт, йод, нашатырный спирт - все, что могло понадобиться.

Скрестив пальцы на обломке басмаческой сабли, Карашир сидел поблизости, сосредоточенно наблюдая за движениями Максимова. Женщины стояли тут же, полукругом. Им розданы галеты, но, забыв о голоде, они наперебой шепотом расспрашивали Карашира о новостях. Карашир ответил, что в селении не был, знает, что Исоф жив, Рыбья Кость жива, но кто еще жив, а кто мертв - не знает, и велел женщинам молчать, "не мешать русскому доктору".

Расслышав сквозь шум реки короткий крик наверху, Карашир подхватил свою одиннадцатизарядную винтовку, с которой не расставался вторые сутки, и отбежал взглянуть на тропу.

Три красноармейца ехали шагом в сторону селения. Перед ними гуськом шли пленные басмачи, связанные одной длинной веревкой. Карашир вернулся к Максимову и в ответ на его вопросительный взгляд с важностью поднял руку: не беспокойся, мол, продолжай свое дело...

Шо-Пир застонал, едва Максимов нащупал его сломанную кость. Не обращая внимания на стоны раненого, Максимов довел процедуру до конца.

– Ну как, браток, дышишь?.. Вот и все!
– сказал Максимов.
– Теперь твое дело верное. Такому богатырю жить да жить!..

Шо-Пир пошевелил губами, силясь что-то сказать, но язык не повиновался ему.

– Воды! Дайте ему воды!
– сказал Максимов, протягивая женщинам пустую флягу. Саух-Богор поняла, схватила флягу, помчалась к реке.

Жадно отпив несколько глотков, Шо-Пир облизнул пересохшие губы, остановил взгляд на синих петлицах врача:

– Отку... откуда... вы... взялись?

– Не надо разговаривать... Слушайте, а сами молчите... Из Волости, отряд Швецова... Пришли через перевал Зархок, вашего парня встретили в устье реки Зархок, показал нам дорогу...

– Зак... Закры... Закрыт...
– с трудом произнес Шо-Пир.

– Закрыт перевал?
– понял Максимов.
– Молчите, вам говорю... Верно, закрыт, снега немало. А только где коза пройдет, там и наш брат пройдет, по теории: ползком, где низко, тишком, где склизко. Басмачи нас не ждали оттуда. Как только они в ущелье забрались, так мы сверху, проскочив селение, ущелье закрыли. А снизу, с Большой Реки, у нас пять хороших ребят это же ущелье закупорили! Вот и оказалась банда вся, как в трубе... Тут им каюк!.. Кое-кто, правда, прямиком на скалы полез; а кто в реку стал прыгать - но, думаю, немногие выплыли. Других и сейчас еще ловим, - выстрелы

слышали? Ну-ну, не надо отвечать, тихо лежите... Сейчас на тропу вас потащим. Придется немножко помучиться, да вы, я думаю, терпеливый. А там носилки соорудим и - пожалуйте на отдых в селение...

– Аз... зиз... хон?..

– Азиз-хон? Главарь их?
– Максимов кивнул на Карашира, насторожившегося при упоминании имени хана.
– Вот спасибо ему! Живьем взяли...

– Ниссо... Бахтиор... Мариам... Гюльриз, - собравшись с силами, отчетливо проговорил Шо-Пир.

Максимов рассердился:

– Велел я вам не разговаривать? Извольте молчать... Живы, все живы. Нечего о других спрашивать, сам еще чуть живой...

Шо-Пир закрыл глаза. Он опять потерял сознание. Максимов долго возился с ним, стараясь привести его в чувство, потом махнул рукой и с помощью женщин и Карашира подложил под Шо-Пира свою шинель.

Поднятый на шинели, Шо-Пир застонал, голова его запрокинулась. Врач беспомощно оглянулся: чем бы заменить подушку? Карашир посмотрел на женщин, потом на свой халат, не задумываясь, обломком сабли отхватил от него длинную полу, скрутил ее в комок, подложил под голову Шо-Пира, поддерживаемую врачом.

Осторожно ступая шаг за шагом, Шо-Пира понесли по кромке береговых скал.

Через полчаса на носилках, сделанных из шинели и двух палок, Шо-Пир был в пути к селению Сиатанг.

В том месте, где накануне располагался штаб басмачей, ожидавший взятия каравана, Карашир указал женщинам на узкую, уходящую вверх осыпь, из которой выступали острые зубья скал:

– Здесь его взял я.

– Кого?
– спросила Саух-Богор.

Карашир гордо ткнул себя в грудь кулаком:

– Азиз-хона... Сам взял, понимаешь? Я, Карашир, взял хана... Трое было их: хан, халифа и мальчишка. Увидели они - дела плохи: сзади - красные солдаты, спереди бой идет, тоже, значит, солдаты. Бросил всех хан, сюда убежать хотел. А наверху я сидел. Понимаешь, вон там - смотри наверх - за той скалой я сидел. Почему сидел? В Сиатанг шел. На тропе - басмачи, думаю: выше пройду. Поверху шел, где козел лазать не может. Бой начался - сижу, ждать надо. Сверху видно: три яхбарца на лошадях, за ними, по тропе, уже близко солдаты. Не видят этих людей... Правду скажу, Саух-Богор: не думал я, что это сам Азиз-хон. Бросил он лошадь, два других тоже бросили. Выстрелили в лошадей. Лошади в реку упали. Сами лезут сюда. Ой-ой, страшно, думаю: короткие ружья, сабли в руках... Прямо на меня лезут... Убежать, думаю. А потом думаю: хорошее ружье есть у меня. Зарядов нет, только я себе сказать не хочу, зарядов нет. Уйдут, думаю, эти люди от красных солдат. И еще думаю: не знают они, что в ружье у меня нет зарядов. Сижу. Страха нет больше. Красные солдаты внизу показались, вот здесь, где идем сейчас. Теперь, думаю, ничего: помощь у меня есть. Кричу: "ай-ио!.. ай-ио!.." Вот красные солдаты Азиз-хона увидели. И я вижу: сам Азиз-хон. Думаю: я Карашир, моя жизнь ничего не стоит, может быть, овца волка съест. Вот стреляют они: Азиз-хон, халифа, Зогар - вниз; красные солдаты - вверх, мимо меня пули. Ничего, думаю, пуля умная. Азиз-хон лезет, жарко ему, раздевается. Понимаешь, халат один сбросил, халат другой сбросил, чалму сбросил, если б не увидал моего ружья, совсем голый, наверно, остался бы. Я высунул ружье - прямо в рот ему смотрит. Откуда он знает, что зарядов нет? Кричу: бросай маленькое ружье. Саблю бросай!
– кричу. Вот бросил он. Халифа тоже бросил. Мальчишка не хотел бросать, Азиз-хон кулаком ударил его, - тоже бросил. Стоят... Ай, Саух-Богор, понимаешь, стоят, как пустые деревья зимой. Вот красные солдаты снизу подошли, взяли их. Меня тоже сначала взяли: думали, я басмач... Потом Худодод прискакал, смеются тогда, начальник их целует меня. Вот так целует меня: смотри, ай, спасибо ружью!