Нить Ариадны. В лабиринтах археологии
Шрифт:
Какой же предстала бы этому римлянину, случайно оказавшемуся на Мелосе, мраморная Афродита (Венера)? У той, что в Лувре, обломки рук. Римлянин должен был увидеть статую, не тронутую временем. Каково было тогда положение рук богини? Левая, если судить по ее обломку, была приподнята на уровень лба. Может быть, в мраморных пальцах было яблоко — приз победительницы в знаменитом споре богинь и одновременно символ острова Мелос (в переводе — «яблоко»). Или, что нам кажется вернее, щит.
Почему щит? Я вижу недоумение в глазах читателей. Ведь щит — атрибут воинственной Афины или охотницы Артемиды, а не женственной Афродиты. И к тому же, если это щит, почему он поднят так высоко? Ведь им защищали
Чувство жалости пронзило богиню. Все эти прекрасные юноши были бы живы, если бы они посвятили себя не дикому и безжалостному Аресу, а ей, Афродите, — не уничтожению, а любви… Богиня подняла с земли щит и, взглянув на его обратную сторону, впервые узрела себя такой, какой должны были ее видеть смертные.
Так мы пытаемся реконструировать первоначальный облик статуи. Именно в такой позе, со слегка приподнятой правой рукой, держащей верхний край щита, и левой, поддерживающей его нижний край, изображена Афродита на монете из Коринфа! Да, того самого Коринфа, разрушенного неистовыми поклонниками Ареса римлянами.
Ника Самофракийская
Остров Самофрака был суров и скалист. Редкий корабль бросал якоря у его крутых берегов. И еще реже на Самофраку ступала нога археолога. Со времени путешествия Кириака Апконского в конце 1444 г. до посещения острова немецким археологом Рихтером в 1824 г. прошло немного — немало — 380 лет. Древности Самофраки все эти столетияредко привлекали ученых. После Рихтера раскопки на Самофраке осуществил австрийский археолог А. Конце, нашедший немало надписей, барельефов, монет. Но наибольшая удача выпала в 1863 г. на долю французского консула Шарля Шамнуазо, увлекавшегося археологией.
Раскопки развалин древнего храма длились несколько месяцев. Видимо, такие удачи, как на Мелосе, случаются раз в столетие. Рабочие извлекли черепки, обломки мрамора. Шампуазо приказывал складывать их в ящики. Может быть, в Париже удастся составить из обломков хотя бы одну статую. Местным жителям это казалось странным капризом. Сколько они ни рыли землю, им не удавалось найти голову идола. А кому нужен идол без головы?
В 1866 г. ящики с находками прибыли в Париж. Опытные реставраторы составили из двухсот обломков торс. По крыльям за спиной определили, что статуя Ники. В путеводителе по Лувру было записано: «Декоративная фигура среднего достоинства позднейшего времени».
Но странное дело, около этой статуи «среднего достоинства» II в. до н.э., Родосской школы стали собираться толпы. Темпераментные парижане с восхищением разглядывали складки на мраморной одежде Ники. Кажется, порыв ветра прижал влажную ткань к телу. Конечно, богиня спустилась на нос корабля. Правая нога нашла точку опоры, а левая еще в воздухе. Крылья поддерживают тело.
К 1870 г. Ника Самофракийская стала гордостью Лувра и Франции. Теперь ее уже сравнивали с Венерой, и некоторые отдавали предпочтение Нике. Вместе с парижанами она пережила горечь поражении в войне с Пруссией. В 1896 г. из зала Кариатид в Лувре статую срочно переместили на верхнюю площадку мраморной лестницы. Здесь ей предстояло встретить коронованного союзника Французской республики Николая II. Само имя богини, созвучное имени русского императора, должно было служить гарантией будущей победы
В тот день 1918 г., когда искалеченная и израненная Франция встретила весть о мире, она внешне напоминала знаменитую музейную Нику. И если бы кто-нибудь потрудился задуматься над природой этого сходства, то сделал бы отнюдь не утешительные выводы о смысле победы.
Не эта ли ассоциация возникла в воображении русского поэта, участника Первой мировой войны и жертвы революции Николая Гумилева? Или, может быть, в своем неудержимом порыве к победе он предвидел собственный трагический конец?
В час моего ночного бредаТы возникаешь пред глазами —Самофракийская ПобедаС простертыми вперед руками.Спугнув безмолвие ночное,Рождает головокруженьеТвое крылатое, слепое,Неудержимое стремленье.В твоем безумно-светлом взглядеСмеется что-то пламенея.И наши тени мчатся сзади,Поспеть за нами не умея.
И снова тучи сгустились над Европой. Правда, многим парижанам тогда казалось, что ничего не произошло. В Германии — Гитлер. Но мы, слава богу, не евреи. К тому же имеется линия Мажино! Она неприступна!К этому пережитому мною в молодости времени относится действие романа Эриха Ремарка «Триумфальная арка». Герой романа Равик — эмигрант, интеллигент, живет в Париже. Гитлеровцы растоптали его страну, замучили его невесту. Желая уйти от тяжелых раздумий, Равик посещает Лувр:
«В некоторых залах горел свет. Равик прошел мимо отдела египетского искусства, напоминавшего гигантскую освещенную гробницу. Здесь стояли высеченные из камня статуи фараонов, живущих три тысячи лет назад. Их гранитные зрачки глядели на слоняющихся студентов, женщин в старомодных шляпках и пожилых скучающих мужчин. Здесь пахло пылью, затхлым воздухом, бессмертием.
В древнегреческом зале перед Венерой Милосской шушукались какие-то девицы, нисколько на нее не похожие. После гранита и зеленоватого сиенита египтян мраморные скульптуры греков казались какими-то декадентскими. Кроткая пышнотелая Венера чем-то напоминала купающуюся домохозяйку. Она была красива и бездумна. Греки были выставлены в закрытом помещении, и это их убивало. Другое дело египтяне! Их создавали для гробниц и храмов. Греки же нуждались в солнце, воздухе и колоннадах, озаренных золотым светом Афин.
Равик двинулся дальше. Перед ним холодно и безучастно поднималась лестница. И вдруг в вышине воспарила Ника Самофракийская. Он давно уже не видел ее. Когда он был здесь в последний раз, статуя показалась ему какой-то жалкой и неприглядной. Теперь же она стояла высоко на лестнице, на обломке мраморного корабля, стояла в сиянии прожекторов, сверкающая, с широко распластанными крыльями, готовая вот-вот взлететь. Развевающиеся на ветру одежды плотно облегали ее устремленное вперед тело. И, казалось, за спиной у нее шумит виноцветное море Саламина, а над ним раскинулось темно-бархатное . небо, полное ожидания.
Ника Самофракийская не задумывалась о морали. Ее не терзали никакие проблемы. Она не испытывала бурь, бушующих в крови. Она знала лишь победу и поражение, не видя между ними почти никакой разницы. Она не обольщала, она возносилась. Она не завлекала, а бесконечно парила. У нее не было никаких тайн, и все же она волновала куда сильнее, чем Венера, прикрывавшая свой стыд, чтобы возбудить желание. Она была сродни птицам и кораблям — ветру, волнам, горизонту. У нее не было отчизны.
— У нее не было отчизны, — подумал Равик. — Да она и не нуждалась в ней. На любом корабле она чувствовала себя как дома. Ее стихией было мужество, борьба и даже поражение: ведь она никогда не отчаивалась. Она была не только богиней победы, но и богиней всех романтиков и скитальцев, богиней эмигрантов, если только они не складывали оружия».