Нить курьера
Шрифт:
Федчук на мгновенье задумался:
— Вот что, — сказал он, — проверьте, не значится ли Брунер в нашем архиве. Возможно, он уже попадал в поле нашего зрения. Думайте и об аресте, но одновременно не пренебрегайте сбором дополнительных доказательств. Такого врага преступно держать на свободе, и я буду вас торопить. — Потом добавил: — Ваши наметки верны, но не забегайте вперед. Давайте вместе будем анализировать и думать, как дальше вести дело…
После этого разговора я отправился в архив.
— А что еще о нем у вас есть, кроме имени и фамилии? —
— Ах, — ответил я, — зачем все эти расспросы? Все равна у вас пусто…
Но тут увидел в руках у Тони тонкую белую папку. Нетерпеливо выхватив ее, перевернул обложку и еле удержался на ногах.
Не помню, как я скатился с лестницы и ворвался в кабинет Федчука.
— Он! — почти кричал я, потрясая папкой. — Он! В нашем архиве!
— Вот и хорошо, — cпокойно сказал Федчук. — Я очень рад. Изучите эти материалы, все как следует продумайте, а вечером прошу ко мне. Подумаем вместе.
С трепетом перевернул я обложку папки и углубился в чтение. Австрийка, называвшая себя соседкой и прислугой Брунера в период его учебы в Венской торговой школе, несколько лет назад посетила Центральную военную комендатуру в Вене и передала советским властям следующее письменное сообщение:
«…В 1946—48 годах по соседству с нами проживал студент Венской торговой школы Брунер Генрих, 1918 года рождения, уроженец города Пфарверфен, близ Зальцбурга, который шпионил против русских. Это мне удалось выяснить благодаря тому, что я производила уборку в его квартире.
Зайдя к Брунеру во время его отсутствия, я увидела в углу комнаты, под вешалкой, радиоаппарат с антенной. Больше этой аппаратуры я никогда у него не замечала, хотя была уверена, что он продолжал хранить ее у себя, так как никуда из дома не выносил.
Судя по тому, как он живет и даже покупает дорогие наряды, нигде не работая, я уверена, что он продолжает шпионить за деньги, которые ему дает запад…».
Из других имевшихся в деле документов было видно, что с этой женщиной, а затем и с ее мужем, состоялось еще несколько встреч. По просьбе нашего работника они посетили Брунера на новой его квартире, обрисовали обстановку, в которой он теперь жил, достали и передали нам его фотографию, которая имелась при деле и несколько поздравительных, почтовых открыток от Брунера, написанных его рукой.
А вот и фотография Генриха Брунера. Через пенсне с цепочкой на меня смотрел человек с маленьким лицом и гладкими темными волосами, аккуратно расчесанными на пробор. Смотрел презрительно и нагло. Уже по одной фотографии я почувствовал, что взять его будет нелегко — такой к себе близко не подпустит.
Располагая теперь образцом почерка Брунера, я положил перед собой листы донесения № 63, на которых имелись его рукописные пометки и поздравительные открытки. При первом же сличении обнаружил поразительное сходство отдельных букв. Однако я решил не делать поспешных выводов и подготовил материал для проведения специальной графической экспертизы в Москве.
Вечером, как мне было приказано,
— А вы не сомневаетесь в положительном заключении будущей экспертизы?
— Нисколько, — с уверенностью ответил я. Взгляните хотя бы на те буквы, которые я взял в кружок. Почерк на открытках и на листах донесения определенно принадлежит одному и тому же лицу.
— Верно, — согласился Федчук. — Сходство большое, но выводы сделаем после заключения экспертизы. Теперь же советую вам заняться разведкой. Изъятие Брунера должно пройти внезапно, абсолютно тихо и без всяких последствий в прессе. Помните, что остаются парикмахеры и девушки из кафе…
— А если связаться с заявителями, — предложил я, — и побеседовать с ними?
— Вот этого делать я как раз не советую. Прошло много лет, старые соседи снова могут сдружиться, и тогда Брунер сразу же получит сигнал об опасности. Но проверить, живут ли они на старом месте, нужно. Может быть, после ареста Брунера мы их допросим.
— Разрешите взглянуть на Брунера хотя бы на улице? — рискнул спросить я.
— Это тоже надо предусмотреть, — неожиданно согласился Федчук. Но очень, очень осторожно. Возможно американцам стало известно о потере портфеля. Привлечь их внимание, насторожить — значит, провалить дело.
К себе я возвращался в приподнятом настроении. Из тиши кабинетов сражение начинало вырываться на улицу. И уже от одного этого сильнее билось сердце…
Однако дома это настроение быстро улетучилось. Едва я переступил порог квартиры, как дремавшая над книгой Ольга с явным недовольством проговорила:
— Сейчас уже четыре утра, а мы еще с вечера собирались сходить в кино… Послушай, так всю жизнь будет продолжаться?
Я попытался весело улыбнуться:
— Конечно, моя дорогая. Не сердись, но будет.
Оказывается, пока я рылся в бумагах в Штайне, а затем анализировал полученные материалы и составлял план, в Доме офицеров побывали Ленинградская эстрада с участием Клавдии Шульженко и Воронежский хор. А в кино показывали фильмы, название которых я даже не слышал. Состоялся выезд за город. Кто-то из знакомых уехал отдыхать в Сочи. Кто-то женился и ждал нас к себе на свадьбу… Обо всем этом единым духом выпалила Ольга.
— Знаешь что, — сказал я, — давай с утра в машину и за город, в лес, на озеро. А когда вернемся, пойдем в кино.
— С утра? Так ведь уже утро. А ты еще не отдыхал.
Я тут же позвонил в гараж и на семь часов заказал машину. Для сна оставалось еще целых сто восемьдесят минут…
Утро оказалось на редкость солнечным и ласковым, хотя было прохладно. Купол церкви Карла на Карлсплатце уже загорался в солнечных лучах и отбрасывал яркие пятна на хмурые стены соседних домов.
Город только пробуждался, а мы уже были далеко — на пути к горным озерам, расположенным у самой границы зоны.