Нить
Шрифт:
Прежде всего нужно было организовать Ольгины похороны. Ее смерть была страшным ударом для всей семьи, но Димитрий чувствовал утрату особенно остро. Никогда еще он не испытывал такого горя. Тихая Ольга была для него нерушимой скалой: даже в те годы, когда был вдали от дома, он знал, что она его любит и понимает, за что он сражается, и это придавало ему сил.
Во время похорон Димитрий не видел ничего вокруг, кроме длинного, узкого гроба, опускающегося в темноту. За пеленой слез мир казался сплошным туманом, сквозь который жена терпеливо вела его.
Священник прочитал «Господи, помилуй»,
Ольга Комнинос,
любимая мать Димитрия,
дорогая подруга Катерины,
обожаемая бабушка Теодориса и Ольги.
Мы будем вечно помнить тебя.
На кладбище были сотни склепов, по большей части ухоженных, из такого же светлого мрамора с прожилками. Величина склепа должна была отражать семейный статус, и Комниносы занимали огромный участок, где покоилось уже пять поколений. Под свод вела лестница.
В этот день Катерина заметила кое-что. На могиле Леонидаса Комниноса стояла его фотография в офицерском мундире, увешанном медалями. Это был парадный портрет, и ему полагалось быть серьезным, однако глаза Леонидаса улыбались. Но внимание Катерины привлекло не фото, а букет увядших роз рядом с ним. Это было странно. Рядом, на могиле отца Димитрия, никаких роз не было.
Через неделю, когда зачитали Ольгино завещание, кое-что разъяснилось.
Внукам досталось щедрое наследство, а Катерине – несколько драгоценностей, которые уже много лет лежали в банке. Ольге-младшей бабушка оставила ожерелье из таких крупных рубинов, что никто из Ольгиных подруг в Америке не верил, что они настоящие. Нежелание Димитрия брать ни драхмы из отцовских денег было учтено. Предприятия продали, а деньги пошли на строительство корпуса новой больницы – в память о его несостоявшейся мечте стать врачом.
К завещанию прилагалось дополнительное распоряжение: каждую пятницу, по утрам, приносить свежие цветы на могилу Леонидаса Комниноса. Объяснений никаких не было. Димитрий знал, что мать всегда восхищалась мужеством своего деверя, и сам Димитрий с детства знал, что он был честным и храбрым человеком – полной противоположностью брата во всех отношениях.
Завещание зачитывал все тот же адвокат, к которому Катерина ходила после смерти Гургуриса, и миг, когда они узнали друг друга, был единственным забавным моментом в этой церемонии. Его умение выживать и извлекать выгоду из несчастий показалось Катерине почти невероятным.
Первые десять дней после землетрясения супруги были совсем без сил. Они уже ходили по городу, присматривая новое жилье и помещение для магазина, а в тот вечер, когда зачитывали завещание, вернулись домой раньше обычного. Жена сидела на их временной кровати в кримпленовой ночной рубашке, одолженной у подруги. Муж читал газету.
– Димитрий, а многие знали о том, какие чувства были у твоей мамы к твоему дяде? – спросила Катерина.
– Вряд ли, – ответил муж. – Но мне кажется, им все восхищались. Кроме отца, пожалуй.
– А ты его помнишь?
– У меня остались кое-какие смутные воспоминания, я ведь был тогда еще совсем маленьким, – сказал Димитрий. – Помню только, что он был очень высокий и что, когда он был рядом, все всегда смеялись.
Он вдруг вспомнил о пачке писем, которую ему отдали, когда вынесли тело матери из развалин. Он тогда сунул их в сундук. Катерина
– Помнишь письма, что мама читала перед землетрясением? Они были от дяди. Я видел имя на конверте. – Он протянул пачку жене.
– Как-то неудобно, – неуверенно протянула та.
– По-моему, теперь уже можно, когда и автор, и адресат умерли, – успокоил ее Димитрий.
С таким чувством, будто подглядывает в замочную скважину, Катерина вытащила первое письмо из пачки, перевязанной лентой, и начала читать. Их там было еще около дюжины, все с разными марками, написаны с 1915 по 1922 год. В них не было и тени чего-то непристойного, но все они хранили отпечаток явной теплоты и близости. Многие кончались словами: «Передай, пожалуйста, поклон моему брату».
Катерина читала около часа, пока наконец не открыла последнее письмо. Оно было из Смирны и датировалось сентябрем 1922 года.
Дорогая Ольга!
В эту минуту мне стыдно за то, что я грек. Многие из моих людей вели себя не лучше, чем турки, и я насмотрелся такого, чего мне уже никогда не стереть из памяти. За все последние месяцы в моей жизни был лишь один осмысленный момент. Только благодаря ему я знаю, что во мне еще осталось что-то человеческое. Я спас ребенка, девочку. Ее чуть было не затоптали, но я взял ее на руки и поднял над толпой. Рука у нее была так сильно обожжена, что кожа слезала клочьями, но я оторвал свой рукав, перевязал рану и посадил ее в лодку. Кажется, это единственное доброе дело, какое мне удалось совершить.
При мысли о других моих поступках я чувствую отвращение. Бог свидетель, я раскаялся, но, сколько бы ни благословлял меня священник, память остается со мной. Я часто думаю об этой девочке и о том, жива ли она. Как знать? Но я сделал все, что мог.
Пожалуйста, поцелуй за меня маленького Димитрия. Надеюсь, он никогда не увидит того, что видел я. Скажи, что дядя скучает по нему и что, когда я вернусь, отдам ему свои пуговицы. Они все в крови, Ольга, их придется чистить. Ты, как и прежде, всегда со мной в моих мыслях. С самыми теплыми пожеланиями,
Димитрий уже раздевался и, ничего не замечая, продолжал разговор с женой.
– Жаль, что его уже нет, – сказал он. – Жаль, что ты его никогда не видела.
Катерина перечитала письмо еще раз и подняла глаза на мужа.
– Мне кажется, я видела его, Димитрий, – прошептала она. – Видела.
Эпилог
Много часов прошло с тех пор, как Митсос вошел в квартиру бабушки с дедушкой.
Катерина взяла внука за руку и ласково ее погладила.
– Каждый день я просыпаюсь и чувствую себя счастливой, потому что приехала в этот город, Митсос. Жизнь могла сложиться совсем иначе – я легко могла погибнуть в Смирне, или на Митилини, или попасть в Афины и умереть там от голода. Но вышло по-другому. Назови это как хочешь, но я скажу так: это судьба привела меня сюда.
– Теперь я понимаю, почему ты настолько привязана к этому городу, – отозвался юноша. – Я правда не знал…
– Если бы дядя Леонидас не спас меня, я бы никогда не попала в Салоники, так ведь? – улыбнулась ему бабушка.