Нитка кораллов
Шрифт:
— Лариске достанется! — угрожающе сказал Костя.
— Детские разговоры. Я говорю тебе совершенно серьезно: это нехорошо, чтобы девочка так без конца бегала к юноше, сидела бы у него.
— Ты отстала от жизни. Это в твое время не полагалось. Сейчас другие взгляды.
— Это еще что за пошлости? Мае сорок три года, я училась в советской школе и воспитывалась при Советской власти. И при коммунизме настоящим детишкам будет присуща скромность, простая стыдливость. Твоя Юлька, очевидно,
— Да откуда ты знаешь? — Костя стал подниматься со стула с презрительным видом, но невольно сел, потому что Александра Николаевна воскликнула с негодованием:
— А виноват ты! Как ты этого не понимаешь? Ты, именно ты, должен оберегать ее девичье достоинство, раз она сама ничего не соображает! Ты мужчина, это первое. Во-вторых, ты старше ее!
Костя задумался. Потом проговорил неуверенно:
— Все это глупости. Ты… жизни не знаешь…
— Да какие там глупости! — возмутилась Александра Николаевна и понизила невольно дрогнувший голос: — Я… просто боюсь за тебя, Костя!
Снисходительная улыбка показалась на его губах.
— Ты смотришь на меня, как на ребенка.
— Нет, я считаю тебя уже взрослым, — сказала она жестко. — Юльку-то ведь просто жалко. Дурочка она!
Костя бросил свирепый взгляд на мать и демонстративно заткнул пальцами уши, глядя в открытый учебник.
С совещания Александра Николаевна вернулась домой около одиннадцати вечера. В комнате было темно. «Опять где-то шатается!» Но вспыхнувшая под потолком лампа осветила Костю, лежавшего на диване. Он зажмурился от яркого света, не успев притвориться спящим.
— Ты дома? — удивилась и обрадовалась Александра Николаевна. — А почему лежишь? Не заболел ли? Носишься нараспашку, а погода такая предательская. — Она приложила руку ко лбу сына.
Костя дернулся в сторону, плотнее сжал веки:
— Оставь, пожалуйста! Ничем я не болен.
— Но у тебя очень красные щеки. Особенно левая. Все-таки поставь градусник.
Он порывисто сел.
— Ах, градусник? — Усмехнулся криво, притронулся рукой к левой щеке и вдруг выпалил угрюмо: — Просто она дала мне по морде!
— Юлька? Господи! За что же?
— Так ей захотелось.
— Но все-таки ни с того ни с сего не дают по физиономии… — Мать говорила осторожно, безмерно благодарная ему за неожиданную откровенность, прикусив губу, потому что не вовремя ей стало смешно и она боялась, как бы он этого не заметил. — Значит, ты ее обидел чем-нибудь?
Помолчав, Костя брякнул:
— Обнять ее хотел. Подумаешь!
Мать опустила глаза. Потом глянула искоса. Спросила — и вопрос прозвучал глупо-деловито:
—
— Нет, только по левой.
— Но у тебя обе красные!
Сын метнул на нее бешеный взгляд:
— Вот и видно, что ты ничего абсолютно не понимаешь! В правую она меня поцеловала. Сама! Крикнула, чтоб я ее и пальцем не касался, и вдруг…
— Да уж где мне что-нибудь понять! — пробормотала Александра Николаевна. — Пойду чай поставлю, поздно уже.
И подумала: «Сам-то наивный теленок!»
Началась четвертая четверть. Преподавательница литературы потребовала у Кости два его домашних сочинения для школьной весенней выставки.
— Но их надо начисто переписать, чтобы было красиво оформлено, — сказала учительница.
— Переписать больше пятидесяти страниц? Сейчас? Когда скоро экзамены? — схватился за голову Костя.
— А вы попросите кого-нибудь из девятого класса это сделать. Пусть займутся перепиской несколько человек. Выставка — общее дело.
Через день Костя сдал оба сочинения.
Веки у Юльки покраснели от бессонной ночи, а лицо выражало гордое удовлетворение. Сережа Кузнецов презрительно фыркнул:
— Эта Люлька дикая собственница! Никому не позволила прикоснуться, а у многих девочек почерк гораздо красивее.
Чем ближе подступало время экзаменов, тем больше были заняты десятиклассники. Кости часто не бывало дома. Иной день Юлька забегала напрасно по нескольку раз. В ее темных глазах вспыхивали искры досады и гнева. Девочка уходила надутая, разочарованная.
И бот однажды Юлька вошла поспешно, в накинутом на плечи пальто, с растрепанными от быстрой ходьбы косами. Тревожно оглядела комнату:
— Как? Он еще не пришел? Но ведь он ушел из школы! Я точно знаю.
Немного прихворнувшая Александра Николаевна была дома.
— Как видишь, еще не пришел. Наверно, с товарищами куда-нибудь отправился.
Юлька стояла, опустив голову, и молчала. Молчание длилось необычно долго. Александра Николаевна заглянула в лицо девочки. Непролившиеся слезы стояли в темных глубоких глазах, и грусть в них была настоящая, живая грусть.
Пораженная этим совсем новым выражением Юлькиного лица, Александра Николаевна спросила с внезапной жалостью:
— Ты что, девочка?
Крупные слезы заструились по розовым щекам. Юлька громко, по-ребячьи всхлипнула и торопливо заговорила негодующим басом:
— Вы ничего не знаете! Уже третий раз — да, третий! — он провожает ее из школы. Подъезды рядом, это, знаете, школа напротив нашей. Как они сговариваются? Значит, ждут друг друга? — Она заплакала навзрыд.