НИТОЧКА ПАМЯТИ Сборник фантастических произведений
Шрифт:
— Нет, Лиджен, не подумайте, что я сколачиваю воровскую шайку. Как я уже писал в своем объявлении, это будет не обычное приключение. Оно может и, скорее всего, будет связано с теми или иными нарушениями законов и правил. Теперь, после того, как вы узнали мою позицию, оставляю вам самому судить, стоит ли игра свеч.
Если Фостер пытался разбудить во мне любопытство, то сделал это успешно. Он подходил абсолютно серьезно к тому, что задумал. Но его затея, похоже, была таковой, что любой здравомыслящий человек поостерегся бы в нее ввязываться. Однако с другой стороны,
— А почему бы вам не рассказать мне все подробно? — сказал я. — Зачем вам, человеку, имеющему все это… — я обвел рукой его роскошные апартаменты, — нужно вытаскивать из грязи такого бродягу, как я, и уговаривать его взяться за вашу непонятную работу?
— Ваше "я", Лиджен, пережило несколько серьезных ударов — это очевидно. По-моему, вы боитесь, что я ожидаю от вас слишком многого или что меня может шокировать какая-нибудь еще не известная сторона вашего "я". Возможно, если бы вы на время забыли о себе и своих проблемах, мы могли бы прийти к соглашению…
— Да, — сказал я, — забудем о моих проблемах…
— В основном, конечно, денежных. Большинство проблем нашего общества связаны с абстракциями тех ценностей, которые представлены деньгами.
— Ладно, — сказал я. — У меня свои проблемы, у вас — свои. Давайте на этом закончим.
— Вы полагаете, что поскольку я обладаю материальным достатком, мои проблемы должны быть обязательно мелкими, — продолжал Фостер. — Скажите, мистер Лиджен, вы когда-нибудь знали человека, который бы страдал от амнезии?
Фостер пересек комнату. Подойдя к небольшому письменному столу, он взял что-то из его ящика и взглянул на меня.
— Мне хотелось бы, чтоб вы познакомились вот с этим, — произнес он.
Я приблизился и взял из его рук предмет, который он держал. Это была небольшая книга в пластиковом переплете тускло-коричневого цвета, на котором, кроме выпуклого рисунка из двух концентрических колец, не было никаких украшений. Я откинул обложку. Страницы были тонкими, как папиросная бумага, но не прозрачными. Они были исписаны странными незнакомыми знаками чрезвычайно мелким почерком. Последний десяток заполненных страниц был исписан по-английски. Мне пришлось поднести книгу поближе к глазам, чтобы прочесть такое мелкое письмо:
"19 января 1710 года. Я очутился на краю беды, едва не утеряв ключ. Отныне сей дневник буду вести на английском языке…"
— Если эта запись что-либо и объясняет, то для меня такое объяснение слишком сложно, — промолвил я.
— Лиджен, как по-вашему, сколько мне лет?
— Трудный вопрос, — ответил я. — Когда я увидел вас впервые, я подумал, что вам, вероятно, за тридцать пять. Сейчас, если откровенно, вы выглядите ближе к пятидесяти.
— Я могу предоставить вам доказательства того, — сказал Фостер, — что я провел чуть ли не год в военном госпитале во Франции. Очнулся в палате забинтованным по самые глаза и без единого воспоминания о своей жизни до этого дня. Согласно сделанным тогда записям, мне, по всем признакам, было около тридцати лет.
— Что ж, — заметил я, —
Фостер нетерпеливо покачал головой:
— Добиться материального достатка в нашем обществе нетрудно, хотя для этого мне пришлось хорошо потрудиться в течение нескольких лет. Это отвлекло мои мысли от вопроса о моей прошлой жизни. Но пришло время, когда я смог отложить дела в сторону и заняться своей проблемой. Ключей к разгадке было совсем мало: возле меня нашли дневник, который я вам показал, да еще кольцо на пальце.
Фостер вытянул руку: на среднем пальце была массивная печатка с таким же выгравированным рисунком из двух концентрических колец, который я видел на обложке дневника.
— Я сильно обгорел, моя одежда обуглилась. Но, как ни странно, дневник оказался в полной сохранности, хотя и был обнаружен среди обгоревших обломков. Он сделан из очень прочного материала.
— И что же вы узнали в результате своих поисков?
— Если одним словом, то ничего. Ни одна воинская часть не искала меня. Я говорил по-английски, из чего сделал вывод, что я — англичанин или американец.
— А по акценту нельзя было определить?
— Однозначно — нет. Оказалось, что я говорил на каком-то смешанном диалекте.
— Может, вам и повезло. Я, пожалуй, был бы счастлив забыть первые тридцать лет своей жизни.
— Я истратил значительную сумму, пытаясь узнать свое прошлое, — продолжал Фостер. — Плюс несколько лет жизни. В конце концов я решил отказаться от этой затеи. И вот тогда-то появились первые неясные намеки.
— Так вы все-таки что-то нашли? — спросил я.
— Ничего такого, чего бы я не имел все это время при себе. Дневник.
— Я был уверен, что до того; как предпринимать какие-либо шаги, вы прочли его, — заметил я. — Не будете же вы утверждать, что сунули его в ящик стола и забыли.
— Конечно, я прочел его, вернее, то, что можно было прочитать. Только сравнительно небольшая часть записей сделана на английском языке. Остальное — шифр. Но даже то, что я прочел, для меня непонятно и, к тому же, совсем со мной не связано. Вы сами просмотрели его: это не более, чем дневник, который велся нерегулярно. К тому же он настолько зашифрован, что смысла в нем не намного больше, чем в самом шифре, который для этого использовался. Ну и, конечно, даты — они охватывают период от начала восемнадцатого до начала двадцатого века.
— По-видимому, это что-то вроде семейных записей, — предположил я, — которые велись из поколения в поколение. Там не упоминаются какие-либо имена или места?
— Взгляните на него еще раз, Лиджен, — продолжал Фостер. — Может, вы заметите еще что-нибудь необычное, помимо того, что мы уже обговорили.
Я снова перелистал дневник. В толщину он был не более дюйма, но по весу — тяжел, на удивление тяжел. В нем было множество страниц. Я бегло пролистал не одну сотню мелко исписанных листов, и все-таки дневник был заполнен меньше чем наполовину. То здесь, то там я пробегал глазами отдельные записи: