Нива жизни Терентия Мальцева
Шрифт:
— Терентий-то к Татьяне дорожку мостит.
— Грамотный, книгочей.
— С книгами-то видим, будет ли с хлебом?
Доходят разговоры до обеих сторон, а они и без того истосковались друг по другу, и бешено колотятся сердца, стоит только ненароком в улице или у магазина встретиться.
Не было свадебного застолья у Татьяны и Терентия. Вечером, накануне, попросил совета у отца, матери:
— С Прасковьей нам не живать добром. Разрешите с Татьяной невенчанным жить.
Анна Степановна улыбнулась:
— Видно, друг для друга родились вы, раз судьба сводит.
Отец ответил
— Решай сам, сынок. Имей в виду, старики в общине не одобрят. Ты вроде и перестал в бога верить, а без общины куда?
Как в воду глядел Семен Абрамович. Вот уже и внучонок родился, а все брак считается незаконным, пока не будет согласия старообрядцев. Наконец, собрали общину, позвали Прасковью сказать, кто виноват в разладе.
Побелела лицом Параша, потупила глаза:
— Я одна виновата. Тереша хотел как лучше. Поняла, да уж поздно…
Метнулась легкой тенью с круга, только и видели ее. У Терентия сердце обдало болью и холодом: «Параша, Параша, и пригожая ты, и умная, да погубит, перекрутит тебя норов твой…»
Весна пришла ранняя, сухая. Ждал ее Терентий, перечитал все календари, которые выписывал еще до войны, не раз беседовал с приезжавшим в село уездным агрономом, дивясь его познаниям в почвах, климате, сортах. Пробовал с отцом, со стариками советоваться, когда лучше в поле выезжать: пахать, боронить, сеять. Но разговоров не получилось.
— Прыток больно, — недовольно ворчал отец. — Сам знаешь: боронить после Егория надобно. В пасху не трогай землицу, не шевели — грех великий.
— Тятя, — не сдавался Терентий, — пересохнет пашня, какой прок будет?
— А то будет, — отрезал отец. — Как до нас хлеб растили, так и после нас.
У Терентия свои думы: достаточно сейчас у крестьян земли, да ведь чтобы из нужды вырваться, надо в хозяйстве и лошадь иметь, да не одну, и плуги, и сеялки, и бороны, а еще бы и косилку. Где столько денег взять? Да и под силу ли единоличнику с таким хозяйством управиться, особенно если в семье едоков больше, нежели работников? Нет, как ни крути, а в артель надо сбиваться, артельно-то легче.
Сколько раз, засиживаясь вечерами в сельсовете, Терентий перечитывал ленинский Декрет о земле, стараясь уловить тайный, недосказанный смысл. Ему до обидного коротким казался текст Декрета, и объяснял он это тем, что у партии большевиков и у Ленина в день свершения Октябрьской революции было и без того много дел. Но пройдет время, расправится республика с контрой, поднимется из разрухи и скажет, как дальше крестьянину жить. Он не знал, какая наступит жизнь, но, что будет совсем новая, небывалая ранее и потому обязательно счастливая, — верил.
Не догадывался Семен Абрамович, какие мысли бродят в голове сына. Он был доволен Терентием — грамотным, рассудительным, трудолюбивым, с крепкой крестьянской жилкой. Любил его, да и как не любить единственного сына? В Терентии продолжала жить его Васса и откуда-то издалека, из прошлого, смотрела на Семена синими глазами. Под этим взглядом смирялся и замолкал Семен и долго не покидало его чувство какой-то неизъяснимой вины перед первой женой.
Семен старался понять, к чему стремится сын, чего хочет добиться. Слушая разговоры Терентия с мужиками о том, отчего идет
Особенно пугало Семена Абрамовича то, с какой решимостью и непреклонностью шел сын против веками сложившихся традиций. Время полевых работ в селе определялось и назначалось общиной: будь то пахота, жатва, сев или бороньба. Никто не смел нарушить закон общины, да и в уме такого не держал. Первым преступил черту Терентий, и Семен Абрамович ничего не смог поделать. Сердился, ругался, запрещал — все без толку. Его сын и не его сын. Что заставляло Терентия нарушать волю общины и отца? Что гнало в поле, когда вся деревня справляла пасху? Что рождало неуемную энергию и пытливость мысли? Неужели это «что-то» сильнее бога?
Отец не находил ответа на терзавшие его вопросы. Оставаясь один в избе, он осторожно разворачивал тряпицу, в которой сын по привычке хранил книжки, и подолгу рассматривал картинки. Казалось странным, как можно нарисовать изнутри обыкновенный боб, показать, что под синей кожурой притаились-два листка и слабый, похожий на ребеночка, стебелек. Косил глаза в подслеповатое маленькое оконце: не видит ли его кто, быстро крестился и рассматривал другие картинки. Особенно нравилась ему книжка с нарисованным на обложке крестьянином. Хлебороб был худ и бедно одет, и потому в нем Семен Абрамович видел своего деревенского мужика. Крестьянин держал в руках раскрытую книгу и читал, и этим казался Семену Абрамовичу похожим на Терентия.
В разговорах мужиков, собиравшихся в избе Мальцевых, Семен Абрамович не участвовал. Молча сидел на любимом месте — голбчике, прислонившись к теплому боку печи, справлял какую-нибудь нехитрую работу — чинил старые мешки, улаживал хомут, а сам чутко ловил каждое слово.
Многое из того, что читал Терентий для мужиков, ему было непонятно: как живут растения? Как выводить новые сорта? Но вот переворачивалась страница, и Семен Абрамович настораживался: как вырастить хорошую лошадь? Как крестьянину выбраться из бедности?
Вокруг Терентия уже не пять-шесть мужиков, как прежде, а больше. Читают вслух брошюры: «Сам себе агроном», «Шаг за шагом». Исподволь, не спеша набираются начальных агрономических знаний, и кажется им вполне осуществимой поставленная перед русским крестьянином задача: вырастить три колоса там, где теперь растет один.
Вот уже ни одна бедняцкая изба не вмещает желающих заниматься: больше сорока человек в сельскохозяйственном кружке. Вечерами они подолгу сидят в сельсовете, пока еще хозяева-единоличники. Но сознание их уже не то, что было вчера. Они понимают, что в одиночку не выбиться из нужды, и первые десять крестьянских хозяйств покупают в складчину сортировку, соломорезку, бочку для протравливания семян. Егор Коротовских да Терентий Мальцев — организаторы. Совсем не видят их дома: то в поле, то по артельным делам ездят, хлопочут.