Ниже ада
Шрифт:
— Да, Маркус.
— Я хотел бы дополнить обращение нашего нового друга и союзника. Артур Шарифович, не возражаете?
Человек со скрипучим голосом поспешно кивнул.
— Уважаемые чкаловцы передали схемы Ботанической, ее укреплений и постов. Мы вместе помозговали и набросали предварительный план прорыва периметра и захвата станции… Я понимаю, что это не моя компетенция, однако хотел бы перед вами, Генрих Станиславович, ходатайствовать о передаче операции под мое руководство. У нас с чкаловскими товарищами установились хорошие деловые и дружеские отношения и высокий уровень взаимопонимания. Мои люди и повстанцы провели совместную разведку окрестностей
Стариковские глаза недобро сузились. Разрабатывать боевую операцию втайне от командующего Бункера… За его спиной… Планировать, как распоряжаться его бойцами… Да что этот розовый блондинчик о себе возомнил?! А ведь он копает под старика Вольфа… Пока еще советуется — и то, не к генералу лично пришел на прием, обсудить, а тут, на людях, на общем собрании впервые выносит на обсуждение… Плохо вся эта история пахнет! Но ведь один же он не может на такое решиться, так? Не может! Значит, у него тут поддержка. Значит, кто-то из подковерных крыс, сидящих за этим столом, сделал ставку на молодую кровь, на эту зеленоглазую блондинистую харю…
А Маркус, ничуть не смутившись стального и острого генеральского взгляда, нагло вперившись в Генриха Станиславовича, спокойно отчеканил:
— …к тому же товарищ Краснов уже выразил полную поддержку моим действиям и даже выделил троих человек из Особого отряда.
Шах и мат. Подавись, старый хрыч.
Вот кто на сосунка сделал ставку! Сам Краснов… Спаситель… Бог из машины…
«Вот ведь змееныш! — кипело в голове у взбешенного генерала, внешне сохранявшего невозмутимость. — Спелся с залетной сволочью. Опрометчиво и недальновидно. Рановато ты решил лизнуть новой власти… Она ведь и не власть еще… Ничего… Ничего! Я дам, что просишь, но вернуть придется с процентами, очень большими процентами».
— Ну что ж, Маркус, завидное рвение в делах требует достойной награды. Считайте, что операция ваша, — осклабился старик, обнажая некрасивые желтые зубы заядлого курильщика. — Вы уже придумали ей название?
— Так точно, Генрих Станиславович. «Всплытие».
— Неплохо. Со смыслом и без лишнего пафоса… Надеюсь, вы оправдаете наше доверие… Ах да, план операции занесите в мой кабинет, хочу лично ознакомиться с вашим тактическим гением. — Не дожидаясь ответа, генерал переключился на чкаловца: — А вы, уважаемый, останетесь у нас на ночь? Я распоряжусь выделить вам отдельную комнату — злая судьба и человеческое коварство надолго лишили нас невинных радостей простого гостеприимства. Пришло время наверстывать упущенное…
Артур с труднозапоминаемым отчеством заволновался:
— Товарищ генерал, огромное спасибо за лестное предложение, однако, с вашего позволения, я бы все же отбыл домой… Моя измученная многолетним игом станция заждалась добрых вестей.
— Идите, — впившись в иуду взглядом, разрешил Вольф. — Идите и спите спокойно.
Когда Живчик наконец отпрянул от решетки и затравленно посмотрел на друзей, оба ужаснулись: лица на нем не было, только бледная маска, состоящая почти из одних широко раскрытых глаз — смертельно напуганных и совершенно потерянных. Света пыталась что-то спросить, однако Костик остановил ее, прижав к губам указательный палец. Борясь с собой и нещадно бьющей дрожью, жестами показал — «возвращаемся».
Глава 7
ПАДЕНИЕ БОТАНИЧЕСКОЙ
На этот раз честь возглавлять ползущую на четвереньках процессию выпала Ивану. Однако «нечаянная радость» продлилась недолго — на
— Все очень и очень плохо, — провозгласил Живчик и предупреждающе вскинул руку. — Пока никаких вопросов, у нас мало времени. Текущая задача — расходимся в разные стороны и через решетки пытаемся найти человека с большой черной папкой. Его приметы: блондин высокого роста, больше метра восьмидесяти, здоровый, одет в гражданскую одежду, что-то темное, но не черное, на лицо смазливый, девки от таких прутся. Возраст непонятный, то ли тридцать, то ли сорок лет, я не разобрал. Кто его обнаружит — нужно проследить, куда он папочку свою денет, вроде как должен оставить в некоем кабинете. Собираемся здесь же через двадцать минут, и ради бога, дети подземелья, не заблудитесь и не потеряйтесь. Искать и ждать никого не буду. Пошли!
Самый легкий туннель — тот, по которому группа сюда пришла, достался Свете. Два неизведанных ответвления молодые люди делили между собой. Пока Иван колебался, прикидывая, какое из зол меньшее, Живчик, недовольный заминкой, толкнул его в бок и указал на левый проход. Осторожный дозорный негодующе замотал головой и шустро полез направо. Торопящийся отползти подальше юноша даже не заметил, как ошарашенный Федотов покрутил пальцем у виска.
Мальгин не знал, что пугало его больше — непроглядная тьма или одиночество. Первая будила самые мрачные фантазии, вызывая к жизни диких монстров, второе же без остановки нашептывало в уши, что он беззащитен и слаб…
Совсем плохо стало, когда пришла клаустрофобия и стиснула смертельными объятиями окружающих стен, вдавила несчастного мальчишку в «землю», навалившись беспощадной тяжестью.
«Ты умрешь здесь».
Иван вздрогнул.
«Ты совсем один».
По телу прошла дрожь.
«Темнота выдавит твои глаза».
Сердце сжалось…
«Тишина разорвет барабанные перепонки».
…остановилось…
«Ужас вырвет язык и навсегда запечатает уста».
… и, захлебнувшись адреналином, рванулось из груди.
«Ты обречен. Прими неизбежное».
Иван не знал, почему не закричал, как нашел силы сдержаться, — лишь до крови закусил нижнюю губу и пополз быстрее.
Голос в его голове не утихал, он пульсировал в венах, бился в такт сходящему с ума сердцу, наполнял кровь и разливался с ней по всему телу, через каждый крошечный капилляр проникая во все уголки сознания. От него не укрыться, не спастись…
Паника захватила дозорного, скрутила мышцы, парализовала волю — с неимоверным трудом добравшись до ближайшей решетки, он бессильно распластался на днище короба и зажал руками уши. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». — Воспаленный разум выкинул странную фразу, когда-то услышанную от деда.
Тьма расхохоталась: «Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нем, то я защищен от него».
Одиночество вторило ей, по-вороньи прокаркав: «Мидзару, кикадзару, ивадзару».
Ужас прошелестел: «Только мертвые слепы, глухи и бессловесны…»
Иван кричал — безмолвно, зажимая предательский рот. Прямо перед ним, в двух шагах, застыла мертвая обезьянка с вытекшими глазами. Ее обнаженные челюсти, чуть прикрытые полуистлевшими кусочками кожи, сложились в странное: «Мидзару». «Кикадзару!» — выкрикнула другая обезьяна и обхватила уродливыми лапами, изъеденными до кости опарышами, обрубки ушей. «Ивадзару», — прошептала сквозь плотно сомкнутые, почти сгнившие губы третья. И с последним звуком сознание покинуло дозорного.