НКВД. Война с неведомым
Шрифт:
Он был молодой – я не офицера имею в виду, а Пауля. Лет двадцать с чем-то. И, если честно, очень даже симпатичный – чернявый, усики аккуратненькие, тонюсенькие, как у грузина в «Свинарке и пастухе», всегда наодеколоненный, сапоги начищены, аккуратненький, ухмыляется и зубы так и сверкают…
Нет, как парень он был очень симпатичный. Но я тогда об этомкак-то не думала. И потом, он же – немец. Вы не представляете… Конечно, гулялис ними многие. И не обязательно это были девицы… легкого поведения. Дело молодое, знаете ли. А немцы – они тоже были разные. Люди как люди, если честно. Мы ведь три года жили под
Но вот… Были ведь еще и партизаны. А прослыть «немецкой курвой» – это, знаете ли… Чревато. Случалось, убивали. Да-да, вот таких вот девушек, и вовсе не проституток, не шлюх. Сложное было время, тяжелое. Оступись на одной тропинке – немцы повесят, сделай что-то не так – партизаны могут застрелить. Тем, кто на войне или в партизанах был, честное слово, гораздо легче – у них было свое место, они были сами себе хозяева и защита. А вот мирное население обитало даже не меж двух огней – меж многих. В общем, сложно было, как в лабиринте…
С какого-то момента Пауль меня высмотрел и проходу не давал. Хоть плачь. Нельзя же все время сидеть дома или в погребе. А не успеешь на улицу выйти…
Он караулил, точно. Полное впечатление. Его офицер разъезжал мало, днями напролет сидел в конторе с бумагами (он, переводя на наши мерки, был чем-то вроде директора МТС, одним из начальников над ремонтниками), а Пауль был сам по себе. Определенно караулил. Выйдешь из дома, пройдешь немного – и нате вам, за спиной тормоза визгнули. Высовывается Пауль и начинает клеиться. Как обычно, как это парни всегда умели. Мол, покатаемся, погуляем, вы мне сердце разбиваете, фройляйн, я от вас без ума… И все такое прочее, полный набор, как по-писаному.
Нет, русского он не знал. То ли он был из польских немцев, из фольксдойчей, то ли просто долго служил в Польше – но вот польский знал очень хорошо. Так и чесал без запинки: паненка, естем сердечне зранионы… [16] Я его прекрасно понимала: откровенно говоря, белорусский и польский – почти тот же самый язык, только буквами мы пользуемся русскими, а поляки – латинскими…
Он ко мне подступал всерьез, это быстро стало ясно. Никаких таких вздохов под луной и прочей лирики. Он и сам особенно не скрывал: мол, я тебя хочу – и точка. А раз хочу – значит, получу. И, если совсем честно, то, что он немец и оккупант, тут ни при чем. Просто-напросто завзятый бабник, наглый, как черт. Среди наших парней таких тоже хватало. Никакой особенной разницы. Точно так же наседали, прицепится, как репей…
16
Барышня, я ранен в сердце (польск.).
Проходу от него не было, житья не стало. Знаете, что он скоро выкинул? Стал таскаться в гости. Вот именно, самым наглым образом вваливаться в дом. И еще гостинцы носил, прохвост! Шоколадку, консервы… Своегомать моментально выставила бы за ворота – а это ж немец, что поделаешь…. Рассядется, достанет сигаретку и чешет на польском с самым беззаботным видом: мол, пани Вера (это мою мать звали Верой), вы напрасно пугаетесь немцев, культурной нации, мы очень даже галантные и вежливые люди, особенно военные, я вам честно скажу, что ваша
Ага! Я с ним прошлась пару раз, чтобы только отвязаться. Какие там стихи – тащит куда-нибудь в укромное местечко, лапает, твердит со своей всегдашней улыбочкой, что научит меня любви по-европейски, раскрепощенной и пылкой… Еле вырвалась. Он ведь нисколечко не шутил, он себе всерьез такую задачу поставил… До чего дошло: он где-то подхватил парочку русских песен. Едет за мной по деревне на своем вездеходике и распевает во всю глотку: «Ты не плачь, Маруся, будешь ты моя…» Или запустит нашу же частушку, такую, что уши вянут…
В общем, обо мне пошли разговоры. Люди стали коситься так, что… Полицаи вслед ржали. У нас стояли не наши полицаи, не местные – с Западной Украины. А это была такая сволочь, что почище любой другой сволочи. Вы знаете, что это именно они Хатынь сожгли? Я имею в виду – не те, что стояли у нас, вообще… Украинцы. В книгах до сих пор пишут, что Хатынь сожгли немцы– а на самом деле там зверствовал отряд украинских полицаев. Может, какой-то немец и командовал, не знаю. Главное там были не немцы, а украинцы.
В конце концов один – был там такой Богдан – начал средь бела дня зазывать меня к ним в казарму. Стоит, ухмыляется гнусненько, цедит сквозь зубы:
– Нехорошо, Надийка, нехорошо. С немцем, значит, можно кохаться, а с братом-славянином – гонор мешает? Ничего, дай срок… Я таких, с гонором, перевалял немало…
Положение наступило самое безвыходное. Хоть в петлю. Пауль не дает проходу, в деревне черт знает что болтают, полицаи начинают в стойку становиться… А я – девчонка девчонкой, обревелась… Ходила даже к бабе Марьяне, просила что-то нибудь сделать. Она только повздыхала и призналась, что такогоне умеет. Ни присушивать, ни отваживать. Есть люди, которые умеют, но она их не знает…
И однажды Пауль меня подловил там, где я и не ожидала. Был такой узенький проход – меж заброшенным польским костелом и лесочком на еврейском кладбище, тоже заброшенном. Как бы ямка или канава – с одной стороны высоченный фундамент костела, с другой навалены старые еврейские надгробные плиты, уже стершиеся…
Он вынырнул, как чертик из коробочки. Чуть подвыпивши. Сходу прижал меня к фундаменту, к камням. И стал подступать уже без дураков, совсем серьезно. Губы искусал, и вообще… Уже никаких прибауточек. Шепчет на ухо, что сейчас мы с ним пойдем в костел, так что получится у нас и венчание, и брачная ночь, все сразу…
Я, конечно, пыталась выдираться, как могла, но куда девчонке против сильного молодого мужика, которому к тому же бояться нечего…
Еще чуть-чуть – и он бы меня затащил в костел. Но тут, на мое счастье, появился Хуберт. Вернее, сначала подбежала Берта. Начала прыгать вокруг нас, визжать – она же меня более-менее знала, обрадовалась…
Пауль сгоряча ка-ак врежет ей сапогом… Она отскочила, поджимает лапу, скулит… А тут и Хуберт подошел. Уже издали рявкнул что-то Паулю – определенно видел, как тот пнул собаку, а таких вещей Хуберт терпеть не мог. Любил животных. По-моему, больше, чем людей.