…Но где-то копилось возмездье
Шрифт:
— Ну уж, если совсем строго судить, то в строфах нет логической общей связи.
— Поразительно! Почему никто ничего не понимает! — вскричала девушка. — По-моему, тут сплошная логика! Тут логика сплошная!
— А я считаю, что все это вы напрасно, — заметил знаток. — Ничего такого я здесь не вижу.
— Чего — такого?
— Ну, такого, о чем вы здесь говорили.
— Мы говорили разное.
— Да, есть досадные срывы,
— Не знаю, а мне, если хотите, недостает внутреннего трагизма.
— Да перестаньте вы, господа! — вмешался Хозяин. — И трагизм есть, и все. Но вот я послушал — и на душе у меня светло! Да эта штука посильней, нежели «Божественная комедия» Данте Алигьери! От всех нас низкий вам поклон!
И снова все дрогнуло от грома аплодисментов и ликующих восклицаний. Аплодировали и оппоненты.
Как вдруг — для двоих смолкло все. Люди сделались беззвучны. И Она в тишине сказала:
— Смотри, Петруччо, какие все сделались хорошие. Были бы такие всегда, как прекрасно стало бы жить! А я и не слышала, что он там такое пел, что все сделались такие. Попросить бы списать слова.
Петруччо. Начинает как-то так: «…Я смерть зову. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья… Над простотой глумящаяся ложь, ничтожество в роскошном одеянье…» Дальше не помню. Боюсь, что такое дается один раз. Если больше у него не получится — будет терзаться до конца жизни.
Она. А я ведь тоже думала обо всем этом!
Петруччо. И я думал об этом. Об этом все, собственно, думают.
Она. Отец мой скончался от вина. Подруги надо мной потешаются. Герцог опять собирается воевать, у него никогда это не получалось, опять куда-нибудь эвакуируемся. Речка наша обмелела, в доме холод, нет денег на дрова… Достоинство, что просит подаянья… Платья, которые не понадобятся в дороге, я продала, так что на первое время нам хватит.
Петруччо. Как хорошо, что речка обмелела! Как хорошо, что дороги дрова! А герцог, что воюет неумело — прощай! Качай без нас свои права! Отныне как безмерны будут ночи! Отныне как огромны будут дни! Как светел этот мир, наш дом как прочен! А годы, что остались, как длинны!
На сцену вышла гримерша. Она постарела. Небрежно кладет на лицо Петруччо серый тон. Затем подошла к его женщине.
Она. Мне не надо.
Гримерша. Прости, подруга, замоталась.
Реквизитор разбрасывает действующим лицам разнообразную рвань, закопченные чугунки,
Меркнет свет.
Осторожные костры горели на голом склоне. Здесь обитали беженцы:
— Кто это здесь? Расположился. Это наше место, мы занимали.
— На кладбище место займи.
— Тут плащ был свернутый. Где плащ?
— Кинь ему.
— Мама, он ко мне пристает!
— Не пищи, кому ты нужна, сопливка!
— Тут лепешка лежала, кто лепешку спер?
— Старик здесь сшивался.
— Вот он ко мне и приставал!
— Нужна ты ему, он лепешку стащил. Куда старик пошел, кто видел?
— Ни у кого ничего нет, а у него лепешки.
От костра к костру.
— Холодрыга.
— Хороший герцог начинает войну весной, а не осенью.
— А если ихний герцог обозвал нашего герцога осенью, что же ему, терпеть полгода?
— А поговаривают, что это наоборот наш герцог обозвал ихнего «прелюбодей».
— Ну, наш герцог мог себе это и позволить. Кто он по знатности и кто — тот. Можно сравнить?
— А я слышал, что все же это именно ихний герцог обозвал нашего «прелюбодей». А уж в ответ на это наш герцог возразил, что он сам прелюбодей.
— Ну и обратили бы это в шутку. А то сразу воевать…
У ближнего костра Петруччо, Служанка, Шут.
Шут. А вот ты, наша милость, вращался в тех кругах, наверное в курсе. Наш-то, по знатности, на каком примерно месте?
Петруччо. Давно было, давно, не помню. Кажется, делит с кем-то первое и второе место. Не помню, с кем… Но заметьте — дикость: судьба ловит нас на пустяках. И карает, не разобравшись. Кто попадется под руку! А вот исправить свою ошибку уже не может. И вот, она мертва. Она хотела что-то мне сказать. Это было видно по глазам. То, что помогло бы мне жить дальше. Ведь надо жить дальше. И не успела сказать — как.
Шут. Вот тут ты прав. Парадокс! Кому, наоборот, абсолютно нечего сказать — тот обязательно воспользуется случаем. Рядом со мной, какой-то ландскнехт. Испускает дух. Его последние слова были: «С завтрашнего дня бросаю курить». А знакомый трактирщик…
Петруччо. Все бегут, ливень, паника, слышно, как пули хлещут по воде, а она хохочет, что-то ее насмешило… С другим, с таким же веселым, как она, ей, наверно, было бы лучше. И она, главное, жила бы! Но кто он — другой? Перебираю — не нахожу.
Служанка. Не вините себя, сударь. У госпожи была счастливая жизнь. Сколько женщин живут вовсе без любви? Возьмите хоть меня. Сердце мое пустует.
Петруччо. Что остается? Пройти оставшуюся дорогу без нее?