Но я люблю сечас, а в прошлом не хочу, а в будущем – не знаю
Шрифт:
– Ла-плата, – вставила я, думая, что он опять меня проверяет. – Это река в Аргентине. Фонтан был сооружен в семнадцатом веке одним из Римских Пап. Тогда Америка уже была открыта.
Его взгляд сообщил мне, что он все больше и больше доверяет мне. Мы заказали пасту с морепродуктами, бутылку красного вина, на второе Корецки предложил свинину, приготовленную каким-то особым способом. Это блюдо было секретом местного шефа. Я поняла, что он бывал уже в этом ресторанчике. Официанты с ним любезничали, как со старым знакомым, скорее всего ожидая хороших чаевых.
Паста была чудесной. Мясо оказалось не хуже. Мы с удовольствием ели, пили хорошее вино, наслаждались шумом толпы и шумом струящейся воды, любовались игрой света, отраженного водой фонтанов. Разговор был
Было уже двенадцать часов, или даже первый час ночи, когда мы медленно, прогулочным шагом шли из ресторана к метро. Корецки предложил поймать такси, но я отказалась. Мне не хотелось идти домой. Прогулка по ночному городу мне нравилась больше. Таксист быстро довез бы меня до дому, и мы расстались бы с Виктором, а я не спешила с этим. Стояла теплая ночь. Рим жил своей ночной жизнью. Туристы сновали по закоулкам и переулкам. Из еще открытых ресторанчиков, кафешек и пиццерий слышалась музыка и разговоры на всех языках мира.
– Я завидую тебе Роберта, – мы еще в ресторане перешли на «ты», – ты жила с рождения в этом великолепии! Каждый камень под ногой может рассказать столько историй, свидетелем которых он был, сколько не расскажет ни один его собрат, уложенный в любом другом городе мира. Здесь даже воздух пахнет историей! Нет! Он не затхлый, не пахнет старьем, не ветхостью, а именно историей. Кажется, что им дышали и Цезарь, и Нерон, и тот же Калигула, а теперь им дышишь и ты.
– А вот я всю жизнь провела в Риме и никогда особенно не задумывалась о том, что это какой-то исключительный город. В детстве не важно, где место твоих игр, потом, во время учебы в школе, так же не осмысливаешь, где живешь. Только став взрослой, я по-настоящему полюбила этот город. Я никогда не была в Париже. А о нем говорят, что он – город влюбленных. Но чем хуже Рим? Нет! Он лучше! Помните фильм «Каникулы в Риме» с Одри? Разве там Рим не предстает городом любви?!
– О! Да! Я совершенно с Вами согласен! – воскликнул Виктор.
– Виктор! Ты забываешь! – напомнила я ему о том, что мы перешли на «ты».
– Черт! Пока еще не привык! Извини, Роберта!
Мы уже давно вышли на виа дель Корсо, и впереди совсем близко показалась площадь Венеции. Большая «печатная машинка» подсвечивалась, и огромные статуи в этом желтоватом свете оживали. Казалось, они просто на какую-то долю секунды замерли, но вот-вот ты моргнешь, и кони, запряженные в колесницы, понесутся вперед по воздуху. Виктор, которого я до этого держала под руку, обнял меня за талию. Я невольно прижалась к нему. Его тело было упругим, мускулистым и теплым. Это тепло человека, который тебе нравится, согрело меня, хотя ночь и без него была теплой. Мне стало интересно, поцелует ли он меня? И когда это произойдет? Алкоголь не являлся причиной такого поведения. Мы выпили всего чуть больше полбутылки. Мне все больше и больше нравился этот мужчина. Культурный, сильный, умный, ну, и конечно, богатый! Несмотря ни на что он оставался мальчишкой! И я рядом с ним чувствовала себя девчонкой. Но в то же время он был мужчиной, надежным и крепким, готовым защитить и приласкать, так мне казалось. Рядом с ним возникало ощущение надежности, капитальности, что ли, или даже дерзости к окружающему миру.
Дворец Витториано, эта «вставная челюсть» остался позади справа. Останки форума, как кости музейного скелета, торчали в полутьме справа. А впереди уже светился Колизей. Рука, обнимающего меня Корецки, вспотела, и он опустил ее. Сразу же мне стало одиноко. Когда он обнимал меня, казалось, что мы единое целое и так будет всегда. Но стоило только убрать руку, и мир, который только что был таким сказочным и прекрасным, приобрел свое обыкновение.
Виктор проводил меня до самого дома. Вместе мы ехали в пустом метро. Опять он обнимал меня,
– Виктор, зайдете? – спросила я.
– Увы, Роберта, я не могу так быстро сходиться с людьми, – ответил он, глубоко вздохнув.
Что ж, я и не рассчитывала на стремительные действия с его стороны. Мое предложение было скорее необходимой вежливостью и благодарностью за приятно проведенный вечер.
Глава 4
Мы сидели в том же садике, что и в первый раз, когда я его увидела. Все так же легонько шелестели листья. Едва уловимые дуновения воздуха теребили салфетки, лежащие на столе. Бутылка вина, почти пустые бокалы. И только я и он.
– Представь, Роберта, – увлеченно рассказывал мне Виктор, – теплое, но зимнее утро в Риме. Светит солнце, на небе нет ни облачка. Ветерок прохладный, но не холодный. Двадцать четвертое января. Еще немного и вернется весна. Великий император со свитой, состоящей из превращенных в пугливых и забитых скотов патрициев, вечно следующей за ним толпы плебеев и отряда жестоких, преданных телохранителей-германцев на Палатине. Вся это толпа на спектакле, в котором участвуют мальчики из знатных семей Азии. Они чудесно поют, одеты нарядно, улыбаются своему богу в плоти. Калигула очень доволен.
Первое отделение закончено. Император спускается с высоты своего величия и подходит к исполнителям. Похлопав по щеке какого-то мальчика, он отправляется принять ванну и позавтракать. Его путь лежит по бесконечному дворцу через темный коридор, ведущий к ванной комнате. По пути ему встречаются другие мальчишки, которые готовятся к своему выступлению во второй части представления, они такие же красивые и талантливые. Калигула останавливается, чтобы похвалить и их. И тут происходит что-то непонятное, из ряда вон выходящее. Откуда ни возьмись, словно из-под земли вырастают с десяток преторианцев. Эти вооруженные люди оттесняют свиту самодержца. Калигула остается один, он все еще не понимает, что происходит, где телохранители-германцы? Он строго смотрит на воина, стоящего прямо перед ним. Это Корнелий Сабин – трибун, которого он хорошо знает. «Пароль?» – спрашивает воин отца нации. «Юпитер» – автоматически восклицает Калигула. Он хочет верить, что все это только ему снится. Вдруг чья-то рука ложится ему на плечо и разворачивает. Перед ним Кассий Херея. Этот центурион всегда был мягок и обходителен. Он даже издевался над ним, называя его «бабой». Но сегодня он не похож на прежнего Херею. Его седые кудри оттеняют бронзовый загар и придают лицу зловещий вид. «Как ты смеешь, раб!?» – кричит рассерженный император. Тогда Кассий в одно мгновение вытаскивает свой меч и со словами «Тиран, получай свое!» рассекает Калигуле подбородок. Удар приходится в шею, но его останавливает ключица императора. Император падает на колени. Ощутив острую боль, все еще не веря своим глазам и ушам, Калигула слышит приказ, отданный Корнелию Сабину «Делай свое дело, центурион!» и тогда трибун Корнелий Сабин спереди пронзает грудь Гая Цезаря Августа Германика, Великого понтифика, четырежды консула, императора.
Император упал, в судорогах крича «Я жив еще, мерзавцы!»– и тогда остальные центурионы и некоторые сенаторы добивают его тридцатью ударам. И у всех у них один клич: «Бей еще!» Некоторые в ярости и злобе даже бьют тирана клинком в пах, некоторые пинают его судорожное тело ногами. Стоит шум, крики, звон мечей. «Юлий! – командует Кассий Херея. – бери двух гастатов, и бегите в покои императора! Убейте оставшихся выродков!»
По первому шуму на помощь к уже убитому императору прибежали носильщики с шестами, потом – германцы-телохранители. Происходит запоздалая схватка. Некоторые из заговорщиков убиты верными телохранителями, а с ними и несколько неповинных сенаторов, оказавшихся случайно в рядах античных революционеров. Сам Херея и Сабин бегут с места преступления. Они бегут по улицам Рима. Их догоняют два гастата и триарий Юлий Плиний, он рапортует «Цезонию пронзили мечом, а маленькой Друзилле ударом о стену размозжили голову»!