Нобелевская премия
Шрифт:
Надо купить по дороге. Соответствующий магазин я найду не раньше, чем в Оскарсхамне. Где-то я видел, что бывают зарядные устройства, которые работают от автомобильного прикуривателя. Как раз то, что мне нужно, и как можно скорее…
Стоп. У меня же вообще больше не было денег.
И не только на это… Я оглядел машину Димитрия. Её бензобак был практически пуст.
Я выругался. Огляделся, посмотрел на весь этот медвежий угол – вокруг ничего, кроме леса и поля да узкой дороги, – и стал лихорадочно соображать, чувствуя, как утекает время и как колотится сердце. Я выругался ещё раз, засунул бесполезный телефон поглубже в карман, глянул
Но потом я сделал несколько глубоких вдохов и отвернулся. Посмотрел на дом Руне Кольстрёма. Но что толку. Даже ради Кристины я ни за что не пошёл бы на то, чтобы просить денег у своего старого мучителя.
Обратная дорога в Стокгольм показалась мне бесконечной. Буран прекратился, дороги расчистили, но движение было куда плотнее, чем сегодня утром, и часто почему-то возникали пробки.
Кольстрём, оказывается, вообще не понял, что я ушёл было насовсем. Когда я вернулся в дом, он всё ещё сидел там, где я его оставил. Я через силу попросил у него денег – не знаю, что я ему сказал, наверняка что-то путаное, на что у меня язык не поворачивался, – и он тотчас вскочил и отдал мне все банкноты, какие отрыл в своих выдвижных ящиках, сахарницах и стеклянных банках, – больше, чем мне было нужно. Он тряс мне руку, заверяя меня, как ему жаль, что Инга умерла, она была такая хорошая ученица. Он даже помнил до сих пор, что она в особенности интересовалась биологией и ботаникой, и раз за разом он повторял, какой камень у него свалился с сердца, что мы тогда не погибли. Десятилетиями этот камень тяготил его, десятилетиями.
Я повернулся и вышел.
Где-то по дороге мне попалась заправка, мимо которой явно прошёл прогресс: три ржавые колонки в тесном дворе и сердитая старуха, которая, невзирая на холод, топала по снегу в резиновых сапогах и клетчатом халате и настаивала на том, чтобы я не выходил из машины. В Оскарсхамне я потратил добрых сорок минут на то, чтобы найти магазин телефонных принадлежностей, а когда наконец нашёл, в нём не оказалось зарядного устройства, которое подошло бы для моего телефона. После этого я попытался из телефонной будки заказать разговор за счёт вызываемого, но когда телефонистка спросила у меня вызываемый номер, я понял, что не помню наизусть мобильный телефон Ганса-Улофа: мне никогда не приходилось его набирать, всегда достаточно было нажать одну кнопку короткого набора, на которой его номер был записан! А без батареи в моём аппарате он был недосягаем. Я отступился. Мне оставалось только постараться как можно скорее доехать до Стокгольма. Я собирался устроить Димитрию такую головомойку, после которой ад покажется ему раем, и ехал так быстро, как только позволяли условия, а позволяли они не очень много. Стрелки часов неслись, счётчик километража еле плёлся, солнце клонилось к горизонту. Когда я наконец добрался до Халлонбергена, был уже снова тёмный конец дня, и до начала нобелевского банкета оставалось всего двадцать пять часов.
Я свернул на улицу, где жил Димитрий, и стал высматривать машину Ганса-Улофа. И чуть не проглядел синий фургон с надписью «Полиция».
Двери дома были раскрыты. Мужчины в униформах вытаскивали компьютеры и ящики и грузили их в фургон.
Это не могло быть явью. Я медленно проехал мимо, пялясь на происходящее, как и остальные ротозеи на дороге. Я глянул вверх на окна квартиры… Вот, четвёртый этаж. За стеклом видны силуэты двух мужчин, и ни один из них даже отдалённо не был похож
Я припарковался где смог, вышел и зашагал, как оглушённый, назад. Остановился где-то, стал смотреть, что происходит, и ничего не мог понять. Всё во мне омертвело перед лицом несправедливости судьбы.
– Мне кажется, я был неправ, – вдруг прошептал кто-то рядом со мной.
Я вздрогнул и обернулся. То был Ганс-Улоф. Вернее, серое измождённое существо, имеющее с ним отдалённое сходство.
– Насчёт надёжности мобильных телефонов против прослушивания, я имел в виду, – продолжил он тихим бесцветным голосом, какой, без преувеличения, мог исходить и с того света. – Я опоздал. Они уже вывели его в наручниках, как раз когда я подъехал. Я думаю, это был он? Этот Димитрий?
Я посмотрел на него и кивнул.
– Да.
Ганс-Улоф издал какой-то судорожный звук, который мог быть попыткой вздоха.
– Я был в доме. Дверь на четвёртом этаже опечатана. А с полчаса назад приехали эти. – Он кашлянул в кулак. – Я ждал тебя.
– Быстрее не получилось, – сказал я.
– Я не знал, как мне войти туда. А вошёл бы – не знал, что и где искать. В компьютерах я не особенно силён…
– Да ладно, – сказал я.
– Я пытался до тебя дозвониться.
– У меня батарея разрядилась.
– Ещё и это.
– Вот именно.
Какое-то время мы молчали. Только смотрели на полицейских, которые выносили из дома один компьютер за другим.
– И что теперь? – еле слышно спросил Ганс-Улоф. Я прислушался к себе, но внутри у меня было пусто.
Никаких планов больше.
– Не знаю, – сказал я. – Это конец всему, я так понимаю.
Находка Димитрия была последним шансом. И ещё неизвестно, была ли она им вообще.
Я потерпел поражение. Это было так. Никаким путём уже нельзя было уйти от этой правды. Я приступил к делу с бешеной уверенностью, но от неё ничего не осталось. Я сунул руки в карманы, ощупал то, что там было, немного подумал.
– Не мог бы ты дать мне денег? – спросил я наконец. Вопрос дня. На сей раз он дался мне не так тяжело.
Ганс-Улоф поднял голову.
– Сколько?
– Сколько не жалко.
Задние дверцы полицейского фургона захлопнулись. Один из служивых закрыл дверь дома и жестом показал зевакам, чтобы расходились. Когда конвой отъезжал, Ганс-Улоф достал свой бумажник.
– Две тысячи крон?
– О'кей.
– Что ты собираешься сделать?
– Намерения мои так же просты, как и вполне адекватны ситуации, – сказал я, пряча банкноты в карман. – Пойду напьюсь.
Он выпучил глаза, и так я его и оставил. Он всё стоял с выпученными глазами, когда я проезжал мимо него, и всё так же походил на привидение.
Я ни за что не сказал бы ему, что я действительно собираюсь делать. Это было исключено. Я сам себе с трудом мог признаться в этом, а тем более Гансу-Улофу.
Глава 48
Двадцать пять часов спустя, в среду, десятого декабря, вскоре после четырёх часов пополудни в замочной скважине дома Андерсонов заскрежетал ключ. Дверь открылась, с топотом вошёл мужчина и, покашливая, начал стягивать ботинки…
И замер, услышав в доме шум. Голоса. Звуки. То был включённый телевизор!
– Эй! – крикнул Ганс-Улоф Андерсон дрожащим голосом. – Кто тут?
Никакого ответа.
Не сняв пальто, быстрым, решительным шагом Ганс-Улоф пересёк прихожую, распахнул дверь гостиной и шумно выдохнул от облегчения, увидев на диване меня.