Ночь богов, кн. 2: Тропы незримых
Шрифт:
Завидев его, Велесов волхв Яровед вышел навстречу и ждал в воротах внешнего вала. Бранемеру он приходился двоюродным братом по отцу – все волхвы и жрецы Ладиной горы происходили из Витимерова рода. Такой же высокий, как князь, он на вид казался старше, хотя на самом деле их разделяло всего-то года два. С рыжеватыми волосами и слегка прищуренными серо-желтыми глазами, от внешних уголков которых разбегались морщинки, он выглядел внушительно и уверенно, как подобает носителю божественных тайн, но при этом просто и располагающе, как близкий родич и давний знакомый, и самим своим видом сразу внушал уважение и доверие всякому, кто даже видел его впервые. В широком плаще
– Что пришел? – усмехнулся Яровед, приветливо кивнув. – Все надеешься? Зря, сокол ясный, не пущу я тебя к Ладе.
– Здоров будь, брате! – Бранемер поклонился. – Я к вам с новостями.
– Про угрян и вятичей, что ли?
– А ты уже знаешь? – Бранемер не так чтобы удивился его осведомленности, хотя Яровед не присутствовал в братчине, когда Провид рассказывал о своей поездке. Двоюродный брат, первый товарищ его детских игр, ушедший на обучение в святилище, когда сам Бранемер ушел в Варгу, ныне ставший мудрым волхвом, был одним из его первых советчиков и наиболее доверенным человеком. – В воде, что ли, увидал?
– А хотя бы и в воде! Пойдем поговорим. – Яровед посторонился, пропуская князя в ворота.
Внутри вала, вокруг срединной площадки с идолами и жертвенниками, вытянулись две длинные наземные постройки, в которых люди собирались на жертвенные пиры. Построил их тот же князь Бранеяр, и всех приезжавших на праздники хоромины поражали богатой и искусной резьбой столбов, наличников и причелин. Сейчас внутри было пусто и холодно, даже старые угли с очагов в земляном полу оказались выметены. Бранемер присел на край скамьи у длинного стола – изрезанного ножами, покрытого старыми пятнами от жира и пролитой медовухи. Уже семь лет он возглавлял пиры в этой хоромине, здесь праздновал свадьбы с обеими своими женами и здесь надеялся веселиться по поводу рождения долгожданных наследников. Тогда здесь снова вспыхнет пламя в очагах, загорятся факелы на стенах и масляные светильники на столах, будет тепло и душно от дыма и дыхания сотен людей, пламя будет озарять раскрасневшиеся, хмельные и веселые лица. Под кровлей будут греметь песни и заздравные кличи, а десятки ног будут плясать между очагами, втаптывая в земляной пол осколки жертвенной посуды и косточки от жертвенной трапезы…
– О чем задумался, сокол? – окликнул его Яровед.
– Приехал мой купец, который на Неручь ездил, – опомнившись, начал Бранемер. – Все разузнал. Клянется, что с теми самыми людьми говорил, которые все своими глазами видели и ко всему руки приложили.
– Ну, таких много! – Волхв усмехнулся. – Когда, помнишь, Рутина тонул, тоже семеро рассказывали, как сами его из воды тащили!
– Это Мыслята из Медвежьего Бора рассказывал. Я сам его помню, он сюда наезжает порой. Такой мужик врать не будет. Да ему, Провиду, место показывали, где убитых хазар схоронили!
– Ну, так что?
– Угряне совсем не так рассказывают, как хазары рассказывали. Говорят, что старший хазарин, вуй нашего покойника, сам к Вершининой дочери сватался, да она ему отказала. Еще бы нет! – хмыкнул
– Хазарин с собой принес какие-то чары, – заметил Яровед. – Я потому их и пускать сюда не велел.
– А что же не сказал?
– Видел, что чары на них самих направлены, не на наш род. А коли такая их судьба, кто же им знахарь? – Яровед усмехнулся и развел руками. – А теперь ты чего хочешь?
– Княжна эта… – Бранемер вдруг покашлял, словно смутился, хотя ему это было совсем не свойственно. – Провид ее сам видел.
– Красавица, поди? – Волхв с пониманием усмехнулся.
– Говорит, на лицо, если присмотреться – не так чтобы очень, а так хороша, что лица и не надо. Да не в лице дело. Она, говорят, Маренина волхва. Это правда?
– А то нет! Ее мать была Семилада, из вятичского рода Семиславы Старой, Лада угренского племени. А дочь родила, когда за Вершиной угренским замужем жила. Она, Лютава Вершиновна, Марене посвящена.
– Так, может, она-то мне и нужна? Провид там спрашивал, почему она замуж не идет. Люди говорят, ей боги должны мужа указать, а суждено ей сына родить такого, что на все земли будет прославлен. Так, может, сын-то этот будет мой? А Вершина ее хочет в род Святомера оковского отдать. Зачем нам надо, чтобы сильный витязь у вятичей родился? Пусть лучше у нас.
Князь Бранемер наклонился над столом, в полутьме хоромины заглядывая в глаза волхву. Тот прекрасно знал, отчего дешнянский князь так разволновался. Ни первая жена, выбранная за знатность рода, ни вторая, любимая самим Бранемером, за десять лет не родили ему сыновей. Вопрошания богов, жертвы Макоши, Ладе и Яриле не приносили никаких плодов. Даже волхвы не понимали, в чем тут дело, и хотя у Бранемера имелся младший брат-наследник, он не мог смириться с мыслью, что уйдет с земли, не оставив потомства.
– Может, она-то наконец мне сына и родит? – допрашивал он волхва, который молчал, глубоко задумавшись над его словами. – Может, ее-то мне и надо? Что скажешь, брате?
– И что ты думаешь делать? – помолчав, спросил Яровед.
– Как – что? Свататься надо! Время какое на дворе – самое свадебное!
– А что Благослава с Милорадой ей косу повыдергают – не боишься?
– А она сама им ничего не повыдергает? Она же «волчица», сестра бойников, – сам не знаешь, что за девки эти «волчицы»?
– Твоя правда, – согласился Яровед.
– А если сын будет, то ее старшей женой и княгиней назову, тогда Блажанка с Миладкой пискнуть не посмеют! – Бранемер засмеялся.
Он был добродушным человеком и любил обеих жен – правда, старшую скорее уважал, а младшую скорее любил, но это не мешало ему жить в ладу с обеими. Но сын, наследник, будущий витязь, которому суждено прославиться по всему белому свету, значил гораздо больше женской ревности, и та, которая сумеет его родить, самой судьбой будет вознесена над прочими – тем более что дочь Вершины и Семилады и происхождением выше обеих его жен. На ее высоком, священном происхождении основывались его надежды, и Бранемер готов был носить на руках такую жену, даже если она окажется страшной, как пожар в овине, и злющей, как крапива.