Ночь длиною в жизнь
Шрифт:
Изабель задумалась.
— Тогда зачем ты разбил наш телик? — спросила она.
— А что мама говорит?
— Ничего.
— Тогда и я помолчу. Джентльмену не подобает раскрывать тайну дамы.
Она бросила на меня испепеляющий взгляд, чтобы показать, что дурацкий треп не произвел на нее впечатления; впрочем, в ее возрасте я не произвел бы на нее впечатления, что бы ни вытворял. Я попробовал представить, каково это: видеть родную дочь с грудью, с подведенными глазами и с полным правом сесть на самолет и улететь куда захочется.
— Эта фигня, чтобы она правильно говорила на суде? Так она уже дала показания твоему молодому приятелю — как его там, —
До начала суда она еще десять раз изменит эти показания; но если бы я вознамерился подкупить Имельду Тирни, то вовсе не требовалось выбиваться из бюджета; хватило бы пары блоков сигарет «Джон Плеер». Впрочем, я решил Изабель об этом не рассказывать.
— Меня это не касается, — отмахнулся я. — Скажем прямо: я не связан с этим делом или с этим парнем и мне ничего не нужно от твоей мамы. Понятно?
— Ну так ты первый. А раз тебе ничего не надо, я пойду, ладно?
На пустынной Холлоус-лейн — ни старушек, начищающих медь, ни скандальных мамочек; двери плотно закрыты от холода — но в тени за занавесками прятались любопытные глаза.
— Можно спросить?
— Сколько угодно.
— Где ты работаешь?
— Тебе-то что?
— Люблю шпионить. Это секрет?
Изабель завела глаза.
— Я хожу на курсы секретарей суда. Достаточно?
— Здорово! — похвалил я. — Молодец.
— Спасибо. Я спрашивала твоего мнения?
— Я уже говорил тебе: мне нравилась твоя мама, в давние дни. Приятно узнать, что у нее есть дочь, которой можно гордиться и которая присматривает за ней. Слушай, отнеси ей этот чертов телевизор, а?
Я открыл багажник. Изабель передвинулась поближе, держась на расстоянии — а вдруг я похищу ее и продам в рабство? — и взглянула.
— Ничего себе! — не удержалась она.
— Последний писк современной технологии. Хочешь, я отнесу, или позовешь приятеля, чтобы помог?
— Он нам не нужен. Что тебе тут не понятно?
— Послушай, эта хрень стоила мне больших денег. Он не ворованный, не заразный, и правительство не может следить за тобой через экран. В чем проблема?
Изабель взглянула так, как будто сомневалась, что я в состоянии собственные трусы надеть не задом наперед.
— Ты родного брата сдал…
Приехали. Я полный болван — решил, что никто ничего не узнает. Шай, конечно, держал рот на замке, но обитатели Фейтфул-плейс узнавали все каким-то сверхъестественным образом… Впрочем, никто не мешал Снайперу, пока он опрашивал население, бросить намек. Тирни запросто подобрали бы телевизор, выпавший из грузовика; возможно, даже приняли бы подарок от дружелюбного соседа-наркодилера Деко, если бы он вообразил, что чем-то им обязан. Однако у них не возникало желания иметь дело с таким, как я. Даже если я защищался, ни для Изабель Тирни, ни для восхищенных зрителей и ни для кого угодно в Либертис это ничего не меняло. Отправь я Шая в реанимацию или на кладбище Гласневин — потом целый месяц все одобрительно кивали бы мне и хлопали по плечу; но что бы он ни натворил, это не оправдывало доноса на родного брата.
Изабель поглядела по сторонам, убедилась, что вокруг есть кому прийти на подмогу, и сказала — ясно и громко, чтобы зрители услышали:
— Возьми свой телевизор и засунь себе в задницу.
Она отпрыгнула, быстро и ловко, как кошка — на всякий случай, вдруг я за ней погонюсь? — и показала мне средний палец, так чтобы всем хорошо видно было. Потом развернулась, процокала шпильками по Холлоус-лейн, достала ключи, юркнула в улей старого кирпича, тюлевых занавесок и ненасытных глаз — и захлопнула дверь.
Вечером
Глубокой ночью я оказался на Фейтфул-плейс. Огни не горели, только Вифлеемская звезда сияла в окне Салли Хирн. Я стоял в тени — там, где когда-то стоял, дожидаясь Рози, — и глядел, как ветер заметает радужные снежинки в желтых кругах под фонарями. Улица выглядела уютной и мирной, как на рождественской открытке, укутанной на зиму, мечтающей о бубенцах и горячем какао. Снег шуршал по стенам, далекие церковные колокола отбили четверть часа.
Свет мелькнул в окне гостиной номера третьего, отодвинулась занавеска, за стеклом возник темный силуэт, подсвеченный настольной лампой: Мэтт Дейли, в пижаме. Он уперся руками в подоконник и долго смотрел, как снежинки падают на булыжную мостовую. Его плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха, и он задернул занавески. Через мгновение свет погас.
Я не мог заставить себя пройти по улице, поэтому перелез через стену, во двор номера шестнадцатого.
Под ногами хрустел гравий и замерзшие сорняки, торчащие из грязи в том месте, где умер Кевин. В номере восьмом окно Шая оставалось темным и пустым. Никто не побеспокоился задернуть занавески.
Задняя дверь номера шестнадцатого, распахнутая в черноту, беспокойно скрипела под порывами ветра. Я стоял на пороге, глядя на мутный снежно-голубой свет звезд и на пар от моего дыхания в морозном воздухе. Если бы я и верил в привидения, этот дом разочаровал бы меня навсегда: ему-то полагалось кишеть ими — привидения просачивались в стены, носились в воздухе и шуршали, причитая, в каждом углу. Никогда прежде я не ощущал подобной пустоты — пустоты, от которой дух захватывало. За чем бы я ни пришел сюда — Снайпер, предсказуемая душа, наверняка назвал бы это «очищением» или еще каким-нибудь дерьмом, — здесь этого не было. Несколько снежинок влетели внутрь дома, полежали пару мгновений на половицах и растаяли.
Я подумывал унести что-нибудь с собой или оставить что-нибудь на память — просто так, но оставлять было нечего, а брать ничего не хотелось. Я вытащил из сорняков пустой пакет из-под чипсов, сложил его и подсунул в дверь, чтобы не открывалась. Затем перелез через стену и пошел дальше.
В этой комнате наверху я, шестнадцатилетний, впервые дотронулся до Рози Дейли. Наша компания собралась летним вечером в пятницу, прихватив с собой пару больших бутылок дешевого сидра, полную пачку сигарет и пакет клубничных леденцов. В каникулы мы подрабатывали на стройках — я, Живчик Хирн, Дес Нолан и Джер Брофи, — так что были парни загорелые, мускулистые и при деньгах, смеялись громко и от души, кичились новоприобретенной мужественностью и рассказывали захватывающие истории с работы, чтобы поразить девчонок. Девчонки — это Мэнди Каллен, Имельда Тирни, сестра Деса Джули и Рози.