Ночь генерала
Шрифт:
«Вот это я и говорил в своей лекции в Париже».
«Вы совершили святотатство. Так считают ваши обвинители. Но я, ваш Король [8] и Верховный главнокомандующий, думаю так же, как и вы».
«Вы оказали мне редкую и незаслуженную честь, Ваше Величество».
«Кто такая Ханна Ковалек?»
«Моя знакомая».
«Подробнее».
8
Король
«Я использовал ее в Праге для связи с советским послом и с советским военным атташе».
«Что вы делали в Праге?»
«Я был нашим военным атташе. Вы этого не помните, потому что в это время вы уже были убиты».
«Александр Объединитель* не убит. Кто меня убил, генерал?»
«Ваш сын, Ваше Величество».
«Это просто дерзость».
«Это истина».
«Мой сын – это ваш Король и Верховный главнокомандующий».
«Уже ни то, ни другое. Престол повержен, а Верховным главнокомандующим стал капрал. [9] Австрийский капрал».
«Вы бредите. Обратитесь в медицинскую комиссию Генерального штаба, чтобы вас освидетельствовали. Вы потеряли много крови, генерал».
«Я потерял все, Ваше Величество. Отечество, Армию, Короля, семью. И свою честь».
9
Имеется в виду Тито, который в начале своей карьеры служил в австро-венгерской армии в чине капрала.
«Должен же быть выход. Что вы предлагаете?»
«Мое предложение не принято».
«Скажите. Может быть, я приму».
«Я предлагаю федерализацию государства и армии».
«Изложите детали».
«Югославия может существовать только как федерация Сербии, Хорватии и Словении. И пусть у каждой из них будет своя армия, с тем что Верховное командование останется общим».
«А Корона?»
«Корона, разумеется, тоже будет общей».
«Интересно. Очень интересно. Я подумаю об этом».
«Лучше не надо. Вы рискуете вызвать гнев военного министра генерала Недича».
«С ним я справлюсь. На Салоникском фронте он проявил себя как блестящий стратег».
«Меня за эти предложения он наказал месяцем офицерской гауптвахты».
«Генерал Недич крутой человек, но при этом необыкновенно душевный. Я приглашу его,
«Нет льда. Не найдется ли у Вас хотя бы кусочка льда? Где Вы, Ваше Величество? Где я нахожусь? Горит, все горит. Как грохочут наши орудия!»
«Наденьте форму и явитесь ко мне с рапортом».
«Мне нужно в госпиталь. Где госпиталь?»
«В Лондоне».
«Там Черчилль со своими суками. Измена. Нас продали. Ханна Ковалек, передайте в Вашингтон, что нет воды и наш госпиталь сожрали крысы. Русские раскаленными углями растопили снег на Дурмиторе. Воды, воды-ы-ы…»
Кругом только ночь
– К сожалению, Дража, ты выжил! Этого бы не случилось, будь по-моему. Маршал тебя спас. Ты подарил ему жизнь во время войны, а он тебе – сейчас.
«Это он!» – ему хотелось выскочить из кровати и броситься на долговязого молодого человека в генеральской форме русского покроя с погонами Красной Армии. Этот издевательский голос, это худое лицо и водянистый взгляд, излучающий зло, вернули его в ад той ночи. Он задрожал не столько от воспоминаний о мучениях, сколько от сознания своего бессилия.
– Теперь, бандит, маршал тебе ничего больше не должен. И ты полностью в моих руках. Мы с товарищами пришли, – показал он на двоих рядом с собой, – договориться с тобой: хочешь ты суда или не хочешь?
«Боже, дай мне возможность судить их до Тебя! Жить мне больше не хочется, но ради этого я бы жил. Если они со мной так обошлись, то что же они делают с теми несчастными, имен которых не знает никто и чьи страдания никого не заставят содрогнуться? Рано или поздно станет известно, а может быть, и уже известно, где я нахожусь и как со мной обращаются. Выдаст кто-нибудь из самих же мучителей, народ узнает. Они меня скрывают, но долго это не продлится. Достаточно, чтобы хоть один голос просочился из этого застенка. Может, по пьянке или через чью-то любовницу, из бахвальства, но кто-то из палачей проболтается. А может, в ком-то из них заговорит совесть… Нет, это невозможно. У таких нет совести.
– Ты что, оглох, или издеваешься надо мной? Не слышишь, что я спросил?
Дража повернулся в кровати так, чтобы не смотреть на Крцуна. От резкого движения заболела рана на животе, да и другие раны по всему телу. Он весь был в бинтах, отеках и синяках. Только вчера сняли швы, еще не срослись поломанные ребра, а раздробленные пальцы левой руки до сих пор были в гипсе.
– Не хочешь, значит, суда. Тогда попробуешь то, чего хочу я. Только на этот раз собаки отгрызут тебе нос, а крыса сожрет кишки. Слышишь, что я говорю?
Ему не удалось сдержать судорогу отвращения в горле. Его вырвало. «Этот маньяк хочет повторить весь тот ужас! – содрогнулся он. – Будь он мужчиной, вытащил бы револьвер и… если бы можно было его как-то на это спровоцировать… А суд? Заранее можно предположить, что это был бы за суд. Но все же есть шанс все рассказать, и, возможно, об этом узнает весь мир. Все-таки, видимо, союзники заставили их судить меня. Будут иностранные журналисты, дипломаты, наша печать тоже напишет…»
– Дража, я ведь и твою жену арестовал. А в тюрьме у меня полно усташей. Они все по очереди прокатятся верхом на твоей Елице, а потом я отправлю ее к тебе. Крысу ей, крысу тебе – вот и стройте из себя героев друг перед другом. Так что решай, что выбираешь – мангал и усташей или чтобы я ее сегодня же отпустил домой.