Ночь коротка
Шрифт:
* * *
Почему ударили? —Ќпотому что в шахматах я уже немного специалист был. Офицеры у нас шахматы уважали, сядут играть, не отлепишь. Кому проигрывать надоест, подзывает нас, младших, чтобы игре научить, обыграть и себя мастером от этого чувствовать. Один раз офицеры играют, мы вокруг на корточках сидим, накурено. Марат, слышу, ругается, не честно, кричит, все, все не честно. Честно, объясняют ему. Сидит он один над доской, ферзя ногтем ковыряет. Иди сюда, говорит, Раношкин сын. Садись. Эту фигуру знаешь? Это, говорю, пешка. Молчи, отвечает, а эту знаешь? Эту я не знал. Он обрадовался: это офицер, офицера знать
Вот это все, в квадратиках, это наш Объект. Черный квадрат — казарма, белый квадрат — барак. Запомнил? Нет, столовой нет, молчи, еще столовую захотел! Фигуры, которыми я ходить буду, это хорошие, опытные бойцы, например, в Ташкенте училище закончили и три грамоты есть. А те вот фигуры, черные, это которые на наш Объект понаехали, в тумбочке у них таракан сидит, понял? (Марат стал смотреть на Прилипалу, который только что у него выиграл и теперь ел около окна конфету.) Вот это, сюда смотри, в окно не надо, — офицер. Их двое, видишь? Этот только по баракам ходит, второй — только по казармам. Вот я беру своего офицера и бью во-он ту пешку. Рядового, значит. Не ставь, говорю, его больше на доску. Куда ставить? Да в пустыню. Правильно сказал. В пустыне пусть, сучок, постоит.
Потом Марат у меня выиграл и себе в улыбающийся рот сигарету пристроил. У меня, говорит, теперь к тебе поручение. По поводу твоей матери. Сам видишь, что она у тебя молодая. Согласен, что молодая? И я согласен. Слушай... Зачем она, как мужа похоронила, стала всем мужчинам фигу показывать? Не знаешь зачем? Я тоже не знаю. Думаю — и не знаю... Терзаюсь. Передашь ей это слово? Скажи: дядя Марат терзается. Не перепутай, сучок. Если передашь, я каждый день тебя в шахматы тренировать буду, мы с тобой еще этого Прилипалу...
Жульничал этот Марат, конечно. Без подарка такие поручения кто выполнять побежит? Брату Январжону за эти просьбы люди конфеты дарили, козинаки. Он и то не всегда передавал, иногда мы эти письма, где офицеры любовь свою описывали, сами читали. Да. Январжон как артист читал, сам над собой после этого смеялся даже. Матери письма передавать боялся: драться начинала, потом всхлипывать на кухню шла.
Правда, то, что Марат терзается, я все-таки ей сказал, слово просто понравилось.
И съел подзатыльник. Мать походила-походила по комнате, говорит: с его голосом надо в Ташкент, там красиво петь учат, места такие специальные есть.
После этого мы с Маратом еще несколько раз играли, потом он в Ташкент петь уехал, на его месте за доской уже сидел Прилипала. Играл он даже лучше Марата, которого называл пискуном и ропердино. А мне однажды принес “Вафли лимонные”, просто так, без всяких поручений. Только мать отняла, срок годности, говорит, сто лет назад кончился, теперь только я с подружкой эти сдохшие вафли есть могу, мой живот выдержит, твой нет.
Короче, в шахматы я уже играл, только какие у этого самаркандца правила были, узнать хотелось, хотя и страшновато.
* * *
Простые правила оказались, почти поддавки. Кто больше шахматных правил нарушит, тот победитель и учительницу заслужил. Повторять нарушения нельзя, кто повторит, проиграл. Играем на время, говорит Рыжий, вытаскивает пустые песочные часы и говорит, что это песочные часы, потому что я до этого не знал. Потом с подоконника пальцами в них песок с пылью смахнул. Времени, то есть пыли и песка, оказалось очень мало, и оно сразу побежало.
Я пошел пешкой е2 — h8. Рыжий перевернул часы и сбил мою пешку ладьей. И снова
Я взял мертвую пешку и поставил обратно на доску. Перевернул часы.
Рыжий перевернул доску, и его фигуры стали моими. И песок побежал в другую сторону.
Я подумал, потом отнял у него три фигуры и еще одну свою побил.
Не успел перевернуть часы, Рыжий схватил моего ферзя и откусил ему голову. Плюнул в меня откушенной головой, она упала, из нее, как из яйца, выполз птенец. Я заметил, что Рыжий уже не переворачивает часы, песок сам побежал из нижней половинки в верхнюю.
Тогда я схватил доску с фигурами и принялся колотить Рыжего, пока не кончился песок.
Выиграл! Ты выиграл, жалобно запищал Рыжий. Твоя! Твоя.
А я уже даже забыл, кто моя, зачем моя, так игрой увлекся. Перестал колотить Рыжего, сидим, дышим. Рыжий волосы пригладил, говорит, сейчас уйду, только тебе помочь хочу. С женщиной обращаться — не в шахматы играть, тут, пацан, не фигурами двигать надо. Знаю, усы пощипываю, чем надо двигать, мы на Объекте женский организм понимаем не хуже вас, городских. А сам краснею. Рыжий на меня серьезно так посмотрел, нет, говорит, без меня не обойдешься. И запомни, говорит. Ты у меня выиграл, я тебе услугу оказать должен, просто уйти — не услуга. Так у нас принято, никуда ты от моей помощи не убежишь, пошли. Шахматную доску себе под мышку взял, на руку повязку повязал, “Инструктор”.
Пошли так пошли, только учительница уже совсем никого не ждала.
Лежит на полу, из пустого чайника себе капли в рот вытряхивает, они мимо летят. Противно мне стало и жалко, а Рыжий сзади ходит, ладони потирает, советы подбрасывает. Ну, давай, говорит, давай, ты же хотел. Нет, я так не хотел, я узнать просто хотел, как у них там всё, почему женщины это не мужчины. Организуем, обрадовался Рыжий и доску шахматную снова открыл, только там не фигуры.
Там ножи какие-то длинные и страшные ножницы. Ты сейчас все узнаешь, по лопаткам меня хлопает. Я хотел крикнуть, что не хочу, только у меня все как будто деревянное стало, язык во рту застрял. Рыжий у учительницы чайник отобрал, весело ее раздел и давай своими ножами-ножницами над ней махать. Разрежет где-нибудь тело и лекцию мне читает. Это, говорит, матка, это, говорит, еще чего-то, а это — то место, которое ты хотел, но, извини, сегодня не получилось, в другой раз. А учительница вместо того, чтобы матом орать, даже улыбается, от счастья рот открыла, руками воздух загребает, Рыжего чтобы обнять. А обнять не выходит, потому что Рыжий тело ей уже наполовину раскрыл, давай органы оттуда вытряхивать. Все с научным объяснением, а когда сердце вытащил, даже стишок прочитал. Потом сердце на шахматную доску швырнул, пусть, говорит, пока здесь потарахтит. А ты, смотрит на меня, что плачешь? — видишь, как ей хорошо. Я видел. Когда сердце из нее выщипнул, она только вздрогнула, потом снова у нее пошло удовольствие, к Рыжему счастливыми руками тянется, что-то нежное выкрикивает.
Тут Рыжий увидел, что у меня по щекам и подбородку слезы бегут, разозлился: для кого, кричит, я тут стараюсь? Схватил меня за воротник и в кровь эту толкнул, в которой учительница шевелилась. Лицом я, наверное, в нее упал, потому что кровь сразу потемнела, внутренности тоже исчезли, и лицу холодно стало, как от зимнего ветра. Тело у меня из деревянного сразу легким стало, и слезы из глаз замерли, не текут. Что-то рядом крыльями прохлопало, повернулся, а это птица. За которой я в Самарканде шел. Или другая. Но я все равно теперь за ней пошел.