Ночь молодого месяца (сборник)
Шрифт:
Затем интеллигентный двойник из XX века, очевидно, впервые перешел от контроля к вмешательству в душевный строй кузнеца — до сих пор честный пращур и не подозревал, кого он таскает в своем поджаром мускулистом теле. Не лезвием, а почему-то боком пал дрогнувший топор на малахай степняка. Оглушенный, словно уснув на ходу, ткнулся носом в грудь.
Боюсь, что причиной всей последовавшей трагедии, а стало быть, и исчезновения Сержа через месяц было обостренное чувство самосохранения моего друга. Взяв на некоторое время вожжи сознания, кузнец богатырским наскоком пробился к горячей линии, где нашим удалось сплотиться
Вдруг несколько степных лошаденок разом споткнулись, испуганно заржали и пошли боком, толкая друг друга. Это навалилась толпа степняков, до сих пор не участвовавших в бою; такова была скученность дерущихся вокруг отчаянной девчонки…
Ее окружили с дружным визгом, заслонили лесом копий, коренастыми спинами, лохматыми шапками. Споткнулся и почти по-человечески вскрикнул белый конь…
Ах время, капризное время! Зачем внедрило ты в простую и смелую душу влюбленного воина чуждые, изнеженные, эгоистические чувства далекого потомка? Уже могучий гнедой скакун, как разгневанный бог — покровитель городища, вломился в кольцо нападавших. Уже обернулись орущие потные лица под малахаями, и топор кузнеца жутко хряснул по чьей-то переносице. Уже летели навстречу сквозь развевавшуюся гриву восторженно распахнутые карие очи. Какая благодарность была в них, какое обещание! Она улыбалась ему, она тоненько кричала — уже без щита, с кровоточащей раной под левым ухом.
…О, как тошнотворен этот запах немытой плоти, гнилых зубов. Эта отрыжка сбродившего кумыса!.. Вспорот кафтан, саднит содранная кожа на боку. Ражий детина с головой котлом, без шеи, со слепыми щелочками глаз на вздутом лице — оживший каменный идол степи — ловким ударом сорвал навершие щита. Гнедой еще вертелся на месте, покорный опытной руке кузнеца, старавшегося уберечь спину. Но, должно быть, сама природа, располагая в одном мозгу двумя сознаниями, вывела наружу то из них, которое стремилось к сохранению тела…
Дальше, дальше от беспощадной разящей стали! Он ощущал себя голым, беззащитным, как улитка, выдранная из домика. Кожа, мышцы, кости — все казалось таким хрупким! Он впервые заметил, как страшно онемели руки, особенно правая, с топором, какая горячая боль в раненом боку и крестце, отбитом скачкой. Спутались точные боевые движения; куда-то в сумятицу мехов, сапог, сабель полетел брошенный красный щит. Не помня ни о чем, кроме собственного спасения, неистово молотя гнедого каблуками и топорищем, рванулся Сергей Ивченко — собственной персоной, без всяких там двойников! — и прочь от сутолоки боя, домой, домой…
Светлая вода рассвета насыщала синюю губку неба, летучие мыши метались, чуть не срывая начиненные пухом головки спелого чертополоха. А Серж все сидел, держа руку спящей калачиком Ирины, и пытался сообразить, что это за белое здание с куполом высится над лесом в стороне Города. Обсерватория, что ли?
Простор становился по-утреннему необъятным, четче выделялись дороги и контуры полей. Лунный серпик уже не освещал небо, а как-то декоративно приткнулся над сияющей чертой востока. Холод пронизывал до внутренностей. Дрожа и лязгая зубами, Серж заставил себя встать и отправился искать сушняк для костра. Высохшего коровяка и конского щавеля хватало, но разжечь их помешала бы роса.
На подъеме седловины Серж подобрал бумажный кулек и тут же с досадой бросил,
Вернувшись с охапкой сухих стеблей и решив использовать для растопки пакеты из-под еды, он вспомнил: кулек был Ирин, в нем принесли из дому сахарное печенье. Кулек лежал вдалеке от ночлега, значит… Пустой кулек — значит, печенье…
Отшвырнув хворост, он бросился обратно к измятой бумажонке, получившей теперь такое пугающее значение. Трава и клевер вокруг были вмяты в землю конскими копытами.
Он умолк окончательно и стал смотреть на меня с такой мольбой, с таким ожиданием, что я смешался и тут же выдумал некое достаточно связное объяснение. Дескать, и у меня бывают роскошные сюжетные сны, я даже некоторые записал, а может, это и не сон вовсе, а какая-нибудь «наследственная информация», пробужденная подходящей обстановкой, — есть такие гипотезы…
Белую лошадь, пущенную пастись в ночное, Серж, конечно, кормил, а все последующие события — «сам понимаешь»…
Он не ждал другого ответа. Поблагодарил, пожал мне руку, и мы пошли есть мороженое, причем Серж по моей просьбе вспоминал все новые предметные подробности, но делал это уже почти спокойно. Кажется, я убедил его больше, чем себя. Во мне что-то ныло, будто я намеренно соврал…
Что я еще могу сказать?
К сну на городище мы с Сержем возвращались неоднократно. В конце концов он посвятил и Иру.
Выслушав, она сказала именно то, чего мы от нее и ожидали: «Ах, серый ты, серый волчище, чего же ты меня не разбудил, когда кормил этого красавца? Может быть, мы бы с тобой вдвоем туда попали!» По поводу молоденькой «царицы», игравшей такую роль в видениях мужа, Ира заметила с нарочитой небрежностью: «С детства на коне — значит, ноги у нее были колесом!» Но после всех этих кокетливых пустячков был пущен в ход отточенный интеллект Ирины. Она сказала, что, мол, давно задумывается о слоистой, в общем динамичной и сложной структуре времени. Что анизотропность времени для нее под сомнением; но в классическую уэллсовскую машину она не верит и во все идущие от нее парадоксы вроде убийства собственного прапрапрадеда тоже. Вероятно, существует некий перенос информации, когда субстрат, находящийся в прошлом, кодируется сведениями из будущего. Короче говоря, наш современник может попасть в прошлое, только временно поселив свое сознание в теле одного из предков, а затем «перезаписав» его обратно с новым грузом памяти…
Позже я сообразил, что все рассуждения Иры — только дань ее любви к порядку и завершенности. Пусть ее с Сержем гнездо обширно, пусть оно вмещает и прошлое и будущее, но гнездо должно быть защищено со всех сторон. Никаких тревожных нерешенных вопросов. Ясность.
Мне гипотеза Ирины кажется, в общем, правильной, однако очень неполной, отражающей одну какую-то грань истины… Ведь мы сами, вещество, из которого мы состоим, — это ведь в конечном итоге и есть упорядоченное пространство-время… И потому нельзя путешествовать во времени, как уэллсовский герой, а можно только существовать либо в одних координатах, либо в других душой и телом…
Наверное, чтобы разобраться в истории на городище, мало нашей формальной логики. Это задачка из учебника XXIII столетия.
А самого Сержа все эти премудрости мало волновали. Он вспоминал радость в глазах, сверкнувшую навстречу спасителю. Он терзался своей никчемностью и жаждал…
Жаждал исправить промах.
Создать иную ситуацию, иной узор ткани времени.
И он пропал бесследно в погожий сентябрьский день, выехав утром из дому. На нем была гимнастерка и полевая сумка через плечо. И наверное, сахар в сумке. Ира подняла на ноги весь город, уголовный розыск сбился с ног — тщетно!..