Ночь на Лысой горе
Шрифт:
– Ну, в принципе, лондонская полиция поступила более чем разумно, - сказал свое слово Пуаро, во Франции чувствовавший себя стопроцентным англичанином.
– Лондонцы, наэлектризованные безжалостными убийствами Потрошителя, убийствами несчастных женщин, отдававшихся отребью ради куска хлеба и ночи в ночлежке, готовы были в клочки изорвать подозреваемых, что подозреваемых - любого, кто проходил по следствию, и не раз пытались разорвать - об этом много писали в прессе тех лет. Узнай они, что Джек Потрошитель - еврей, начались бы погромы по всей Англии. И пострадало бы двести тысяч человек - столько на острове тогда было евреев. А если бы погромы перекинулись на Германию? Представляете, как выглядела бы сейчас новая история?
– К несчастью,
– И потому подозревать нам некого.
Пуаро на это добродушно улыбнулся – мать его была еврейских кровей.
– Вот-вот, нет ни одного еврея...
– покивал Фуше.
– Тем не менее, эти дошлые англичане достигли своего: преступник был наказан, общество удержано он резких поступков, а народ получил развлечение, точнее загадку на все времена и годы.
Его Высокопревосходительство запамятовал, зачем пригласил Пуаро с его верным Санчо Пансо в свой кабинет.
– Вы хотели передать нам письма Аарона Косминского...
– поощрительно улыбнулся ему Пуаро.
– Да, да, я помню, - покивал Жозеф Фуше, подумав, что этого пронырливого валлона, весьма похожего на Шалтай-болтая - оба небольшого роста, с характерной формой головы, оба обожают разгадывать загадки и демонстрировать интеллектуальное превосходство - можно было бы без опасений назначить на самый высокий пост, может, даже собственным заместителем.
– Вот они, - достал стопку писем из среднего ящика письменного стола.
– Я не читал их, сами понимаете - вскроешь письмо, прочтешь, и все, увяз коготок, и надо работать, работать и работать.
– А каким образом вы их получили?
– Их клали мне под дверь ночью или ранним утром.
– Спасибо, - взял письма Пуаро.
– Если поступят другие послания, я смогу их получить?
– Не поступят. Внизу, в фойе я прикрепил к доске объявлений записку, обращенную к Потрошителю, с просьбой адресовать следующие письма Эркюлю Пуаро лично.
– Замечательная идея, - расплылась улыбка Гастингса.
– В таком случае, я вас больше не задерживаю, - поднялся Фуше.
– Удачи, судари, удачи и еще раз удачи.
Пуаро, попрощавшись, лихо завернул кончики усов, смахнул с рукава гипотетические пылинки и пошел к двери. Гастингс двинулся за ним.
Вино, как кровь и кровь, как вино
Помню случай дивный в Железноводске (90-е). Спустился вниз, в город, смотрю - дегустационный зал. Зашел - вроде прилично. Взял стакан портвейна красного, прасковейского. Когда наливали, влюбился в него с первого взгляда, как потом оказалось - на всю жизнь. Ну, сели с ним за столик, стал на него смотреть, как на загадочную милую. И так, и эдак, и на просвет смотрел, недоверчиво удивляясь, судя по всему, чуду. Такой цвет! Завораживающий, притягивающий, не желающий отпускать и на мм! Понюхал потом чуть-чуть. Боже ж ты мой!!! Какой запах! Небесно-земной, всю шелуху человеческую напрочь отшибающий, жизнеутверждающий, можно сказать! Подышав глубоко для успокоения, отпил глоток. Боязливо так отпил - а вдруг не то, вдруг обычное?
– и замер, практически огорошенный. Не может быть! Не может такого быть вовсе! Чтоб обычный советский человек с окладом в 50$ сделал такую безупречность из обычного винограда за 30 копеек кило?! Поверил в это только опять на просвет посмотрев и нюхнув полной грудью. Выпил потом. Не спеша, Зевсом себя чувствуя, выпил. И захмелел, как поэт, душевное сливший сохлому издателю, захмелел и загрустил на ладошке. Грустно стало, как после соития с любимой женщиной. Такого ведь вина пару стаканов друг за другом не накатишь, ведь органы перерыва требуют для накопления... Однако, не удержался, ведь десятка всего двести. И опять то же самое. Типа кончил дважды за полчаса! Выпил, естественно,
Еще был памятный случай с этим вином. В поезде Ленинград - Питкяранта, его тогда натуральный паровоз таскал, ну, не от самого Питера, конечно, от Лодейного Поля или до него, если с Питкяранты. Однако начну с начала. В том советском еще году работал я на разведочной шахте. В целом хорошо было, Карелия - это Карелия, до сих пор снятся ландыши под окном да во дворе преферанс под белой ночью. Домик мой среди сосен вековых стоял; рядом, метрах в каких-то двухстах - пруд с банькой. Так что мыться я ходил в одних плавках да босиком. Летом-то чего по травке пройтись - никакого удовольствия. А вот зимой, когда градусов двадцать - это кайф!
Но вернемся к нашей теме, то есть к вину. В общем, поехал я однажды в командировку в Питер. Дела сделал, время и деньги оставались, съездил на ночь к Первопрестольную к хорошей знакомой, и вот он, я, на Московском вокзале в самый в мире сиреневый вечер с тремя рублями в кармане и плацкартным билетом через три часа. Я знал, на что потрачу эти часы и эти деньги, ведь почти каждый месяц, считай, в Питер ездил. Те края - это не Якутия какая-то и не Магадан. Вечером в пятницу на-гора поднимешься, помоешься, приоденешься и в субботу утром уже на Невском проспекте с честно заработанными. А в воскресение вечером домой, чтоб утром опять шахтную грязь топтать. Так вот постоял я, постоял, сиреневым воздухом дыша, и в гастроном на той стороне Невского, сейчас там какая-то итальянская забегаловка. В Питере тех времен много было чудес, и гастроном тот был чудом - в нем вино разливали. И не какую-нибудь бормоту, а самое лучшее. На первое я всегда брал "Дербент" за 65 копеек 200 граммов. Он вкусный, пахучий и хорошо как-то в душе располагался, как какая-то уютная кошечка. Ее тепло я шел осязать в сквер посреди площади Восстания, тогда он еще был, не эта дрянная стела. Шел,
садился на вальяжную скамейку, и осязал, ублажая зрение видом цветущей кругом махровой сирени (о запахе ее я уже говорил раза два и еще, наверное, скажу). Когда "Дербент" заканчивал свой бренный путь, я шел за красной "Массандрой" и теплыми пирожками с ливером... Господи, какое это счастье, "Массандра" с лучшими в мире ленинградскими пирожками (их нет теперь, одна шаверма)! Короче, за час до отхода поезда, я подбил бабки и крепко потом задумался. Получалось: либо я иду за стаканом "Марсалы", либо у меня остается рубль на бельё. Понятно, пошел за "Марсалой" от нее ведь невозможно отказаться, потом ведь спокойно не умрешь.
В поезде я лег на верхнюю полку не вполне счастливый, видимо чувствовал что-то, увидев проводницу. Минут через десять после отхода поезда она пошла по вагону, как по базару:
- Берите белье, берите белье!
Соседи по купе взяли. Я типа сплю. Второй раз пошла:
- Берите белье, берите белье!
Я - молчок. В третий раз она уже не туда-сюда ходила, а прямо ко мне танковым корпусом:
– Берите белье, берите белье!
– и ногу мне дергает.
– Мне не надо, - буркнул, якобы не просыпаясь.
– У вас матрац под головой, значит, вы уже типа взяли. Расплатитесь, гражданин, рубль всего.
Тут меня прорвало, я заорал на весь вагон:
– Да нет у меня рубля!!! Нет!!!
– А приличный вроде человек, - сказала проводница и сгинула.
Утром проснулся рано. Было стыдно. Как посмотрю на соседей? Однако пришлось. Спустился, вижу, под моей полкой девушка сидит. Глянула на меня, да так заулыбалась хорошо и добродушно, что тут же познакомились. Встречались потом, пока в Сибирь не уехал...