Ночь нежна
Шрифт:
Во время разговора с Франсиско перед Диком возник вдруг некий призрак из прошлого. Высокая мужская фигура отделилась от соседних кустов и, как-то странно виляя, нерешительно приблизилась к беседующим. Дик не сразу заметил пришельца, казавшегося деталью пейзажа с подрагивающей на ветру листвой, но в следующий миг он уже поднялся навстречу, тряс робко протянутую ему руку, мучительно стараясь вспомнить ускользнувшее имя: «Господи, да я растревожил тут целое гнездо!»
— Если не ошибаюсь, доктор Дайвер?
— Если не ошибаюсь, мистер — э-э-э-э — Дамфри?
— Ройял Дамфри. Я имел удовольствие
— Как же, помню. — Желая умерить восторги мистера Дамфри, Дик пустился в сухую хронологию. — Это было в тысяча девятьсот двадцать четвертом? или двадцать пятом?
Он умышленно не садился, но Ройяла Дамфри, столь застенчивого в первую минуту, оказалось не так легко отпугнуть; интимно понизив голос, он заговорил с Франсиско, однако тот, явно стыдясь его, не больше Дика был расположен поддерживать разговор.
— Доктор Дайвер, одно только слово, и я не стану вас задерживать. Мне хотелось сказать вам, что я никогда не забуду тот вечер у вас в саду и любезный прием, который нам был оказан вами и вашей супругой. Это всегда будет одним из лучших, прекраснейших воспоминаний моей жизни. Мне редко приходилось встречать столь утонченное светское общество, какое собралось тогда за вашим столом.
Дик понемногу пятился боком к ближайшей двери.
— Рад слышать, что вы сохранили столь приятное воспоминание. К сожалению, я должен…
— Да, да, я понимаю, — сочувственно подхватил Ройял Дамфри. — Говорят, он при смерти.
— При смерти? Кто?
— Мне, может быть, не следовало — нас, видите ли, пользует один и тот же врач.
Дик недоуменно уставился на него:
— О ком вы говорите?
— Но о вашем тесте, конечно, — мне, может быть…
— О моем тесте?
— Ах, боже мой, — неужели вы только от меня…
— Вы хотите сказать, что мой тесть здесь, в Лозанне?
— Но я думал, вы знаете, — я думал, вы потому и приехали.
— Как фамилия врача, о котором вы говорили?
Дик записал фамилию, откланялся и поспешил к телефонной будке.
Через минуту он уже знал, что доктор Данже готов немедленно принять доктора Дайвера у себя дома.
Доктор Данже, молодой врач из Женевы, испугался было, что потеряет выгодного пациента, но, будучи успокоен на этот счет, подтвердил, что состояние мистера Уоррена безнадежно.
— Ему всего пятьдесят лет, но у него тяжелая дистрофия печени на почве алкоголизма.
— Как другие органы?
— Желудок уже не принимает ничего, кроме жидкой пищи. Я считаю, ему осталось дня три, от силы неделя.
— А мисс Уоррен, его старшая дочь, осведомлена о его состоянии?
— Согласно его собственной воле, кроме его камердинера, никто ничего не знает. Не далее как сегодня утром я счел себя обязанным обрисовать положение ему самому. Он очень взволновался, хотя с самого начала болезни настроен был, я бы сказал, в духе христианского смирения.
— Хорошо, — сказал Дик после некоторого раздумья. — Пока, во всяком случае, придется мне взять на себя все, что касается родных. Как я полагаю, им был бы желателен консилиум.
— Пожалуйста.
— От их имени я попрошу вас связаться с крупнейшим медицинским авторитетом в округе — доктором
— Я и сам думал о Гербрюгге.
— Сегодня я весь день здесь и буду ждать от вас известий.
Перед вечером Дик пошел к сеньору Пардо-и-Сиудад-Реаль для окончательного разговора.
— У нас обширные поместья в Чили, — сказал старик. — Я мог бы поручить Франсиско управление ими. Или поставить его во главе любого из десятка парижских предприятий… — Он горестно помотал головой и принялся расхаживать взад и вперед мимо окон, за которыми накрапывал дождик, такой весенний и радостный, что даже лебеди не думали прятаться от него под навес. — Мой единственный сын! Почему вы не хотите взять его в свою клинику? — Испанец вдруг повалился Дику в ноги: — Спасите моего сына! Я верю в вас — возьмите его к себе, вылечите его!
— То, о чем вы говорили, не причина, чтобы подвергать человека принудительному лечению. Я не стал бы этого делать, даже если бы мог.
Испанец встал.
— Я погорячился — обстоятельства вынудили меня…
В вестибюле у лифта Дик столкнулся с доктором Данже.
— А я как раз собирался звонить вам. Пройдемте на террасу, там нам будет удобнее разговаривать.
— Мистер Уоррен скончался? — спросил Дик.
— Нет, пока все без изменений. Консилиум состоится завтра утром. Но он непременно хочет увидеться с дочерью — с вашей женой. Насколько я понимаю, была какая-то ссора…
— Я все это знаю.
Оба врача задумались, вопросительно поглядывая друг на друга.
— А может быть, вам самому повидаться с ним, прежде чем принимать решение? — предложил доктор Данже. — Его смерть будет легкой — он просто тихо угаснет.
Не без усилия Дик согласился.
— Хорошо, я пойду к нему.
Номер-люкс, в котором тихо угасал Девре Уоррен, был не меньше, чем у сеньора Пардо-и-Сиудад-Реаль, — в этом отеле много было подобных апартаментов, где одряхлевшие толстосумы, беглецы от правосудия, безработные правители аннексированных княжеств коротали свой век с помощью барбитуровых или опийных препаратов под вечный гул неотвязных, как радио, отголосков былых грехов. Сюда, в этот уголок Европы, стекаются люди не столько из-за его красот, сколько потому, что здесь им не задают нескромных вопросов. Пути страдальцев, направляющихся в горные санатории и на туберкулезные курорты, скрещиваются здесь с путями тех, кто перестал быть persona grata во Франции или в Италии.
В номере было полутемно. Монахиня с лицом святой хлопотала у постели больного, исхудалыми пальцами перебиравшего четки на белой простыне. Он все еще был красив, и, когда он заговорил после ухода Данже из комнаты, Дик как будто расслышал в его голосе самодовольный рокоток прежних дней.
— Нам многое открывается под конец жизни, доктор Дайвер. Только теперь я понял то, что давно должен был понять.
Дик выжидательно молчал.
— Я был дурным человеком. Вы знаете, как мало у меня прав на то, чтобы еще раз увидеть Николь, — но тот, кто выше нас с вами, учит нас жалеть и прощать. — Четки выскользнули из его слабых рук и скатились с атласного одеяла. Дик поднял их и подал ему. — Если б я мог увидеться с Николь хоть на десять минут, я счастливым отошел бы в лучший мир.