Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах

Вульфович Теодор

«В ЛЕС НЕ УГЛУБЛЯТЬСЯ — МИНЫ! — старший лейтенант КогАн».

— Гляди-гляди! Оповещает, что ему присвоили старшего. Ну, тля! для!! бля!!! Не продохнуть!.. Как будто корпусом командует не генерал, а старший лейтенант КогАн!.. — Петру пока еще «старшего» не присвоили, и это обстоятельство его тоже цепляло.

И тут как нарочно: «Проход закрыт — МИНЫ. Ст. л-т КогАн».

— Й-й-й-й-ё-ё-ё трезвон-перезвон, в забор и перекладину! Еврейское засилье! В этом засранном минами лесу!..

Его

попутчики вышагивали вразброд, но речения Петра одобрения не вызывали: Долматов, Андрюша Родионов, Борис Токачиров, а еще Виктор Кожин — худой, высокий взводный. Где-то в отдалении меж деревьев маячили Лысиков и «разбойник Дубровский» — в армии клички прилипают намертво.

— Ему сегодня все равно на кого рычать. Он будет выть, пока не найдет свои «боевые сто грамм» и не прибавит к ним еще двести пятьдесят, — скромно заметил Андрюша, но так, что Петро услышал.

— С каждым может случиться, но где же выдержка? — добавил Токачиров, он знал, что Романченко третьи сутки без капли спиртного. — Да ему и нынче не светит. Впрочем, как и всем остальным.

— А я говорю, засилье!.. — откликнулся Романченко.

— Нет! Не засилье. Это жидовский гнет!.. — из-за огромной кучи валежника поднялся сам новоявленный старший лейтенант Коган, во весь свой вовсе не богатырский рост — куда ниже среднего.

Кряжистый, на крепких коротковатых ногах, грудь колесом, взмокшие волосы высовывались из-под насквозь пропотевшей фуражки, помутневшие глаза навыкате. На груди справа светился большущий новенький орден «Александра Невского» — второй после «Красной Звезды», — этого только Петру не хватало! «Невского» воочию разведчики видели впервые — шутка ли?! А ведь нет жаднее разведки на ордена, разве что затаенные штабисты и глубокие тыловики — «организаторы побед».

Казалось, сапер родился с вытаращенными усталыми глазами и орденами, а фамилию, имя, вместе с высоким званием ему пришпандорили уже по дороге.

— Ходи сюда, болтун, — растянуто проговорил он, обращаясь к Петру. — Как стоишь, когда разговариваешь со старшим по званию?.. — Его взгляд был расфокусирован и пригашен, он смотрел в никуда, как младенец. — Вот здесь торчит простенькая немецкая, антисемит биологический. Разряди ее, хохол неполноценный…

— Нашел психа… «биологический»… — Романченко не обиделся, но отступил на шаг и оглянулся на товарищей.

Те остановились, с интересом наблюдали, чем может кончиться эта ленивая перепалка.

В отдалении работали саперы. Тихо, как суслик, попискивал миноискатель. Но чуть что, окликни их — все тут же кинулись бы на защиту своего командира. Да и у самого ротного кувалды были тяжеленные. Будь Коган из любой другой части, подобная независимость и дерзость закончилась бы дракой. Но с саперами разведчики не дрались принципиально — никогда, — считали ровней.

— Один за другим рвутся на твоих минах… — попытался отбрехаться Романченко.

— Рвутся они не на моих, а на немецко-фашистских. Прочти — тут кое-что написано. Кстати, и на наших.

А схем минирования ни те, ни эти не оставили. Сразу видно, работали такие же толковые мудозвоны, как ты.

— У-у-уйди, не позорься, — тихо проговорил Лысиков прямо в ухо Петру, нос у него покрылся испариной, и он тяжело дышал.

— Отваливайте отсюда, ребята. И подальше, — посоветовал Коган. — Тут не засранные тылы врага, куда вы ходите отсыпаться и отсиживаться от гнева начальства. Здесь не очередь за орденами. Здесь мины. И много.

Насчет МИН — была чистая правда, насчет «отсыпаться в тылу врага» было сказано с перебором, а что касалось «гнева начальства», то тут кое-какая правда была. Один из взводных, кажется тот же Виктор Кожин, так прямо и заявил:

— Да мне что здесь, что там — один хрен. Там даже лучше: меньше стреляют — у наших всегда нехватка снарядов; порядка больше на дорогах — везде указки. И главное — там на тебя никто не орет. Ни одна сука… — Кожин на гражданке был геологом, привык к отшельничеству и терпеть не мог, когда пытались сесть ему на загривок.

Рядом с Коганом возникла фигура умученного солдата на голову выше своего командира. Коган мягкими движениями обеих рук отталкивал солдата от кучи валежника и приговаривал:

— У-у-уйди… Не такая уж она простенькая… У-у-уйди, говорю.

— Давайте у-у-вместе, товарыщ старший лейтенант… — вяло предлагал долговязый.

— Что «вместе»? Туда что ли «вместе»?.. Я сам. Понял?.. — он исчез за кучей валежника.

Солдат нехотя отступал с офицерами-разведчиками.

— «Я сам… Сам…» — бурчал он.

Романченко переваливался на кривых ногах из стороны в сторону, отступая спиной, произнес:

— Ладно. Поздравляем с присвоением звания и с «Александром Невским». Только учти, с тебя причитается, и как следует! — ходили упорные слухи, что в саперном батальоне спирт есть.

Из-за кучи хвороста донеслось:

— Погоди-погоди!.. — все замерли и ждали. — Ложись! — вдруг крикнул сапер, и все до одного плюхнулись наземь.

Он появился, как фокусник:

— Ну… черносотенец Петя! — Коган стоял, как клоун, всклокоченный и сияющий, без фуражки, с небольшой, как высокая кастрюлька, миной в руках. — Раз причитается — дарю! — он протягивал мину Романченко. — Бери, драгоценная!.. На опохмелку тебе.

Поднимались, отряхивались, посмеивались. Петрю снова выругался и сообщил саперу, что ни за какие ромашки эта кастрюля ему не нужна.

* * *

Они уходили… — «отваливали».

— Какой звонкий! А?.. — цеплял Андрюша Борьку Токачирова и кивнул в сторону саперного ротного: — Круглые сутки сидит на минах и хоть бы х-ху-у. — Токачиров не откликался. — Бурух! Не будь бесчувственной свиньей. Прояви эмоцию!

Борис привык к шуточкам своего земляка. Но, по правде говоря, он их терпеть не мог. Хоть и терпел. Выдержка ему не изменяла, тем более что Андрюша эти шуточки произносил без всякого занудства.