Ночь печали
Шрифт:
— Черт бы побрал это все, проклятые вши меня уже до смерти заели, — проворчал в своей палатке Альварадо. — Никак заснуть не могу.
— Заткнись уже, дьявол тебя дери. — Если Кортес сильно уставал, он мог заснуть на камне под проливным дождем или под палящими лучами полуденного солнца.
Тем временем крики птиц и вопли обезьян приутихли, и тогда к лагерю начали тихо подкрадываться огромные кошки. Тощие от голода, готовые к охоте, все эти пумы, оцелоты и ягуары хотели вытащить Малинцин из ее матерчатой хижины и бросить в разверстую пасть подземного мира.
— Нет! — Малинцин вскинулась с криком.
— Тише, тише, это всего лишь сон.
— Я видела…
— Ш-ш-ш, маленькая мама, расскажи мне
— Кетцалькоатль… — начала девушка, подбирая каждое слово, будто камень, который станет ступенью лестницы. — Но это для тебя, а не для меня, Кай. Мне истории не нужны.
— Да, я знаю.
— Ты слушаешь, Кай?
— Да.
— Когда-то наш бог Кетцалькоатль был обычным мужчиной, жрецом и вождем, поэтом и создателем головных уборов, человеком, посвятившим себя благочестию и чистоте. Он провел большую часть своей жизни в Туле, постясь и молясь, в покорности богам. А затем кое-что случилось, и ему пришлось выйти к миру и встретиться со своей судьбой. Нам придется сделать то же, Кай, дочь моя.
— Я надеюсь, что смогу это сделать, маленькая мамочка, девочка-обезьянка. Спи. Спи. Твои глазки наливаются сном. Сном. Спи…
Глава 4
Утром всех женщин собрали у пальм, росших вокруг кухни. Пшеничные зерна, вымоченные за ночь в отжатом соке лайма, следовало размолоть, перемешать с водой, замесить из них тесто, помять его, а затем расплющить и поджарить на каменной сковороде, бобы — очистить, а потом сразу поставить вариться, чтобы они постепенно размягчались, а еще нужно было разогреть вчерашние бобы и плов, порезать свежие помидоры и нашинковать перец. Индеек забили и повесили связкой. Они представляли собой печальное зрелище, раскачиваясь влево и вправо от порывов ветра, и их приказали ощипать, почистить и изжарить. Ядозубы сидели в клетке живые, так что их еще требовалось задушить и избавить от яда, чтобы потом приготовить вкуснейшее лакомство, которое выкладывалось на тонкие кукурузные лепешки.
Кухня находилась перед линией матерчатых хижин, а за лагерем в заливе стояли галеоны. Малинцин уже знала, что это не храмы, но сейчас они напоминали ей птиц. Она представляла себе, как они поднимаются в воздух, все одиннадцать одновременно, и улетают прочь. На лугу у берега бродили огромные звери, на спинах которых ездили дикари, и эти звери ели не что-нибудь, а траву. Не людей, не индеек — траву!
На третье утро после еды вождь собрал всех своих мужчин, рабынь и нескольких рабов, которых он привез с островов Гаити и Куба, в том числе и самого темнокожего человека, которого Малинцин когда-либо приходилось видеть. На его голове росли крошечные кудряшки, напоминавшие блестящих черных жуков.
В воздух взвились знамена. Некоторые чужаки били длинными палками с шарами на концах в барабаны, свисавшие с их шей на длинных веревках. Другие поднесли ко рту трубы, вот только сделаны они были не из панциря моллюска, а из чего-то, что напоминало золото. Звук выстреливал вперед нотами, и эти ноты были выше, отчетливее, разнообразнее, чем звуки всех инструментов, которые Малинцин когда-либо слышала. От этой музыки ей казалось, будто вот-вот произойдет нечто прекрасное, и она представляла, как из моря на спине тюленя поднимается женщина, как в небе появляется стайка птиц, которые сначала кажутся белыми точками, а затем приближаются, неся в клювах цветы и сбрасывая их на воинов, чествуя чужеземцев. Она даже могла представить
Когда музыка умолкла, их вождь, усевшись на травоеда, начал скакать по берегу, так что песок летел на все четыре стороны — на восток, запад, юг и север. Вождь достал свой длинный яркий нож и срубил несколько деревьев. Он торжественно воткнул в землю палку с сине-белым знаменем, в центре которого был расположен красный символ. Рядом с ним укрепили еще одно знамя на палке с изображением женщины в длинной синей накидке и золотом головном уборе, — несомненно, главной богини чужаков. Затем по сигналу все чужаки, которых было несколько сотен, как посчитала Кай, сняли свои странные металлические шапки и опустились на песок на одно колено. Чайки, копавшиеся в водорослях в поисках мертвых крабов, замерли и подняли головы. Бакланы, летавшие над берегом, умолкли.
— Что они теперь будут делать? — спросила у Кай Малинцин.
— Это один из их обычаев, — шепнула та в ответ.
— Они будут есть песок. Это их символ вежливости, — заявил Лапа Ягуара.
— Тихо, — шикнула на них Кай.
Главный дикарь, касик, которого Лапа Ягуара называл Тараканом, стал размахивать своим мечом, указывая им на небо, и потом долго что-то лепетал.
— Нет, все не так, — поправился Лапа Ягуара. — Они не будут есть песок. Таракан заявляет о своем праве на эту землю, как жадный койот, которому нужно помочиться на каждый куст и дерево, чтобы все знали, что это его земля.
И тут на земле распластались двое. Они не носили рубашки из серебристой чешуи рыб, один из них ходил босиком, а его накидка цвета старого пенька была потрепанной и неровно подшитой. У этих двоих волосы были подстрижены в кружок, а на шеях у них висели одинаковые украшения — фигурки мужчины, подвергнутого пыткам. Собственно говоря, мужчины с оружием несли резное изображение того же голого мужчины, руки которого были раскинуты, как крылья орла. Эти резные изображения крепились к длинным шестам, и теперь эти шесты воткнули в землю рядом со знаменами. Зрелище испугало Малинцин, потому что было связано с умершим от пыток человеком, прибитым к доскам. Казалось, произошло какое-то жертвоприношение, свидетельство которого нужно хранить, чтобы отпугивать всех чужаков, а может быть, изображения мертвеца играли роль пугала, которое ставят на маисовом поле, чтобы отогнать голодных птиц. Все это было отвратительно, как черепа, оставшиеся после жертвоприношения.
После этого белые люди принялись срезать деревья каким-то орудием с зазубренными краями, напоминавшими зубы большой опасной рыбы, а из длинных сундуков они вытащили грубые доски, которые начали сколачивать гвоздями, сделанными из тусклого серебра. Стало очевидно, что они строят свой город на побережье. Но имели ли они разрешение? Разве шпионы и послы Моктецумы не доложили царю о происходящем? Длинные дома, где мужчины будут спать. Загон, чтобы травоеды не разбредались. Здание у реки, где будут убивать и разделывать животных. Еще одно квадратное здание с их эмблемой пыток, прибитой к соломенной крыше. К ветке большого дерева, покрытого косматым мхом, дикари привязали веревку из волокон. Малинцин, выливавшая в кусты грязную воду после завтрака, уставилась на нее. Веревка раскачивалась из стороны в сторону, как новорожденная змея, не знавшая, лететь ей или ползти.