Ночь после выпуска
Шрифт:
– Заявление, прямо сказать, оглушающее, – произнес Сулимов.
– А легко ли нам его сделать? Нет! Отнюдь! Но мы желаем остаться честными людьми. Правда, Даня?..
– Давайте по порядку.
– Два года назад нас с Даней наняли в покрасочный цех. Почему? Ни я, ни Даня в жизни никогда не правили и не красили машины. Но мы… мы, каемся, пристрастны к зелью! Да! К «зеленому змию». Сами скорбим, но… пьем! Вот за это-то нас и оформили…
– За пьянство?
– Именно! Чтоб были всегда под рукой у Рафаила Корякина! До нас возле него держали тоже двоих – Пашку Козла и Веньку Кривого, один не выдержал тяжелых обязанностей и отвалил, а другой доблестно сгорел на боевом посту. Нам так и было сказано:
– Пухов?
– Ах, вам уже известна эта фамилия? Тем лучше, тем лучше!.. Кому еще выгодно, чтоб Рафа Корякин не переставал пить! Если он завяжет, не станет брать в рот ни капли, то, скажите на милость, зачем ему тогда вкалывать и тянуть длинный рубль? Он не был сребролюбцем, наш покойный Рафочка. Но он любил больше нас с Даней трижды проклятое и трижды прекрасное состояние подогретости. Каждый из нас за него готов продать душу! За наши души, мою и Дани, ничего не дают. Зато душа Рафы – ой!.. Душа мастера, скажу вам, кое-чего стоит!
– Вы, кажется, забыли, что начали с того, что Пухову не выгодно, если Корякин бросит пить, – напомнил Сулимов.
– Хе! Да ясно же – Рафа тогда освободится от Пухова, Пухов лишится курочки, несущей золотые яички. Даня! Разве я не прав?
Даня нечленораздельно буркнул в знак согласия.
– Так что же, Пухов хотел убить курочку, несущую золотые яички? Не вяжется, Соломон!
– А что вы называете убийством? – подпрыгнул на стуле Соломон. – Кровососание, по-вашему, не убийство?
– Но желал Пухов смерти Корякина или не желал?
– Не желал! – с широким жестом возвестил Соломон. – Но понимал, что убивает!
– Он что, заставлял пить Корякина?
– Он? Сам? Ах, что вы, не надо нас смешить! Заставлять – фи… Нет, надо умно организовать, надо создать все условия, чтоб Рафа не просыхал, но только в свободное время. Если Рафочка выполняет срочный заказ (а несрочных у Рафочки не было) – все закрыто! Над ним строгий контроль, нас, изнемогающих, теснят в сторону: не время, когда освободится… Освободится! Вот свободы-то он и не получал – прыгай сразу в угар. Нет денег – бери в долг. Нужны добрые застольные друзья – пожалуйста. Они специально для этого и наняты. Им строго наказывается – не набирайтесь, сукины дети, на стороне, берегите себя для Рафочки! И если даже они заняты на работе – освободить их… Все условия, чтоб Рафочка не мог даже чуть-чуть задуматься. О-о! Даже о семье Рафиной за Рафочку думает сам Пухов, чтоб большой нужды не знала. Ни о чем не тревожься, дорогой Рафа, прожигай деньги, чтоб их заработать, зарабатывай, чтоб сразу прожигать, не смей застопорить, не то Пухову перестанет капать. Системка… И как она вам нравится, товарищ начальник?
– Вы оба эту систему понимали, а Корякин – нет? Уж настолько он был глуп? – спросил Сулимов.
И снова привел в трепетное состояние Соломона:
– Наоборот! Как раз наоборот! Он понимал, а мы с Даней не допирали. Он как доходил до накала, то на чем свет стоит ругательски клял Пухова. И что же? Шел к Пухову, чтобы снова добыть денег и про жечь их!
– Когда же вам открылось все?
Соломон в волнении вспорхнул со стула.
– Чувствовали давно – да! Но всю глубину не осознавали – тоже да! Но с глаз спала пелена, как только услышали от него же, от Пухова, что мальчик – папу… Кто мы? Помощники! По слепоте, по глупости, по слабости характеров, но помощники!..
– Сты-ыд! – прохрипел друг Даня.
– Именно! Именно! Мы с Даней почувствовали стыд! Все можно залить водкой – смерть родной мамы, любое горе, – но стыд… Один стыд не заливается этим снадобьем. От водки, скажу вам, он еще сильней разгорается… Мы вчера чуть-чуть прикоснулись за помин души Рафы Корякина. И как мы расстроились, как расстроились!.. Даня, сказал я, мы проклянем
– Знаю! – обрезал Сулимов. – Не знаю одного – чем вы чище Пухова, на которого все взваливаете? Он корякинскими деньгами корыстовался, вы – водкой! Два сапога – пара.
Обвисшие щечки Соломона дрогнули, нос одеревенел.
– Да-ня-а! – с неподдельной горестью. – Мы с тобой по-благородному, мы очиститься, а нас припечатывают!.. К кому?!
– Хватит скоморошничать, Соломон! Объясните лучше разницу между вами и Пуховым.
Перекосившийся, с вознесенным носом Соломон напоминал в эту минуту умирающую экзотическую птицу.
– Объясню. Только попрошу – вглядитесь в нас…
– Да уж вижу.
– Некрасивы?.. Вы правы, вы правы – мы с Даней, да, безобразны! Но не спешите презирать нас. Мы – санитары. Если Пуховы извергают навоз, то мы им питаемся. Ой, что было бы, если б Рафа Корякин гулял без нас, со случайными! Один Бог это знает, что было бы!.. Ах, как он мог обижать, когда напивался, – пересказать нельзя, это надо видеть и слышать! Какими гнусными словами он нас обзывал, а особенно меня. Пьяный Рафочка всегда вспоминал, что я еврей. И он не только нас обзывал очень нехорошими словами, он еще бил нас. Смею вас уверить – у Рафочки были ой тяжелые кулаки. Кто бы стерпел это, кроме нас с Даней?.. Бедная жена Рафочки еще не знает, что ее немножечко спасали… Да, да, мы с Даней. Не мы бы, она имела совсем, совсем не то, что получала. Чуточку больше! Ха! Конечно же Рафочка был богатой натурой, после нас у него оставалось и на жену, и на несчастного сына… И Пухова мы тоже спасали, хотя он нас и презирал, но с этой целью – да, да – держал возле Рафочки. Поэтому прошу, очень прошу, не путайте нас с Пуховым. От него – грязь, после нас – крошечка чистоты. Конечно, навозные жуки плохо пахнут. От нас воротят нос, Даня! Скажи, Клоп, что мы к этому привыкли…
– Так какого же лешего вы стонете о Рафочке, сдается, не только жалеете, а даже готовы его любить?
Друг Даня издал горлом сложную руладу, а Соломон весь сморщился, отвел в сторону затравленные рыжие глаза.
– Вы счастливый человек, – сказал он. – Вас любили папа и мама, когда вы еще лежали в коляске. И вы не сможете понять нас с Даней, которых ни кто никогда не любил, а все отворачивались и говорили: пфе! Так вот что я вам скажу, счастливый человек: нас любил он! Да, он, этот злой, этот страшный Рафа, которого все боялись. И сам Пухов тоже его боялся… Да, Рафочка издевался над нами, оскорблял нас и бил даже… Но он не брезговал нами, мы были ему нужны… Ему! Да! А скажите мне: кому еще на свете нужен Соломон Рабинович, сорок девять лет назад нечаянно родившийся в местечке Выгода под Одессой? А кому нужен Даня Клоп, спившийся мужик из деревни Шишиха? Ужаснитесь, пожалуйста, за нас. Не можете?.. Я так и знал. А мы с Даней не можем забыть, что кому-то были нужны. И мы с Даней плачем, что снова – никому, никому…
Беспокойные, затравленные глаза Соломона и тяжелый взгляд Дани Клопа. Сулимов сидел перед ними, навалившись на стол.
– Вот оно как, – наконец выдавил он, – даже Рафаила Корякина кто-то оплакивает.
– Чистыми слезами! Учтите – чистыми! – тенористо воскликнул Соломон.
В природе приспособиться – значит выжить. Но человек никогда не удовлетворялся лишь одной возможностью выжить, сохранить себя и потомство. Наскальный рисунок первобытного художника не сулил выживания, тем не менее он тратил на него время и силы, отрывая их от добывания пищи насущной. И современные астрономы, изучая умопомрачительно далекие квазары, меньше всего думают, какое жизненно практическое применение найдут их открытия.