Ночь после выпуска

Тендряков Владимир Федорович

– Вы в самом деле отравили его собаку?

Сокрушенное покачивание головой.

– Странно, – сказал Пухов, – поселка самого давно нет, люди, которые в нем жили, или вымерли, или разъехались, а вот сплетни остались.

– Вам их легко опровергнуть. Готов поверить на слово.

– Если так важно, отвечу – да, сделал. Кто-то же должен был от этой злой твари поселок избавить.

– Вы так и объяснили тогда Рафаилу Корякину? Пухов туманно усмехнулся.

– Что вы, разве можно! Тогда этот сопливый мальчишка с ножом же в кармане ко мне пришел. Ну а я все сделал, чтоб он этот нож не выдернул… Правда, потом все двадцать восемь лет ждал – все же выдернет,

того гляди. Такой уж человек.

– Почти тридцать лет ножа ждали и дружили?

– Чего не было, того не было. Знакомы близко – да, а дружить – ой ли.

– И тем не менее всю жизнь вместе. Куда вас переводили, там сразу оказывался и он. Преследовал вас, что ли? Отделаться от него не могли?

– Мог бы…

– И что же мешало?

– Я же в нем талант открыл. Можно сказать, мастер Корякин – мое произведение.

– Из любви к таланту держали его возле себя?

– Вы наш механический завод знаете? Теперь уже считается старым заводом, а с него моя биография началась. Эвакуировали его сюда в сорок втором, поставили станки под чистым небом, вокруг стали фундаменты рыть, стены возводить. Вы думаете, только на фронте тогда гибли люди, – и здесь умирали от холода, голода, от натужной работы. Особенно те, кто не выматерел, – шестнадцатилетние. Ну а я уже чуть постарше был, выдюжил, в бригадиры попал. Сразу после войны мы крыши новых цехов железом крыли и красили. Тут-то и столкнулся с Рафаилом, к себе затянул, метил в подсобники, но увидел – у дурного парня ловкие руки. Так вот я первый ему удивился, первый его оценил. Признаюсь, самого Корякина никогда не любил, зато его талант – да, всегда…

– Любили, и бескорыстно? – подкинул Сулимов.

Пухов снова понимающе усмехнулся:

– Часто ли без корысти любят? Даже от бабы всегда ждут – наградит за любовь. А ведь я человек практичный, и бригадиром был, и прорабом, всегда в пиковом положении, всегда с чем-то зашиваешься – возле должны быть молодцы, на которых закрыв глаза положиться можно. А Корякин, ежели половчей толкнуть, за десятерых мог сделать. Корыстовался от него.

– Но за такую корыстную любовь он, верно, требовал свою корысть?

– Само собой.

– Какую?

– Давал ему хорошо заработать.

– Левыми путями?

– И левыми, – спокойно согласился Пухов. – Не судите строго. Мы же все тогда на карточках сидели, пайка хлеба да столовская баланда – ноги протянешь. Не упускали случая прихватить работенку на стороне. Да и теперь ею не брезгуем. Корякину, видите ли, мало быть сыту, еще пьян быть должен, без того никак не мог.

– Когда он начал пить?

– Право, не знаю.

– Не с той ли поллитровки, которую вы поставили перед ним за отравленную собаку?

– Эх-хе-хе! Да он ко мне явился уже зарядившись, в самом, что называется, боевом настроении был.

– И все же не кто другой, а вы помогали Корякину не только быть сыту, но и пьяну тоже?.. Все двадцать восемь лет знакомства!

– Хотите сказать – все эти годы я его спаивал?

– Буду рад услышать, что это не так.

Прямой взгляд в зрачки Сулимову, прямой и обиженный:

– Поразмыслите: зачем мне его спаивать? Разве с трезвым и вменяемым не легче иметь дело? Разве не известно вам – коль Корякин пьян, то и буен без удержу? И не зря же я боялся, что нож выхватит. Все двадцать восемь лет он пил, все двадцать восемь лет приходилось быть начеку. Для меня было бы счастье великое, если б он забыл про водку. Спаивать его можно только во вред себе.

– А давайте иначе взглянем, товарищ Пухов. Вы любили

талант мастера Корякина, как сами признались, любили не бескорыстно. Но этот нужный талант мог принадлежать вам лишь тогда, когда Корякин находится в полной от вас зависимости. И чем больше Корякин пьет, тем больше он нуждается в деньгах, а значит, и в выгодных заказах, которые, увы, без вас достать не умеет. Выгодные заказы для Корякина явно выгодны и вам, Пухов. Так ведь выглядит реализация корыстной любви к его таланту. В ваших прямых интересах, чтоб Рафаил Корякин пил. Конечно, сами вы его не поили, но условия создали и боялись, что перестанет. Как вам нравится такая логика, Пухов?

Пухов невозмутимо потянулся к папке на столе, вытянул из нее несколько скрепленных листов.

– А как вам понравятся эти бумаги? – спросил он, протягивая их Сулимову. – Вглядитесь – Корякина только вчера не стало, а я уже оформляю человека на его место. Давно был на примете. И, учтите, непьющий.

Сулимов повертел перед собой бумаги.

– То есть Корякин легкозаменим?

– Вот именно, а потому ваша логика, простите, построена на песочке. Спаивать мне Корякина, чтоб удержать при себе, нянчиться с буйствующим ради выгоды – не слишком ли хлопотно? Да неужели за тридцать-то без малого лет я не мог подыскать себе не менее хорошего и выгодного мастера, зато более покладистого? Уж по крайней мере, без ножа в кармане?

На лице Пухова ни затаенного торжества (вот как вас опрокинул!), ни насмешки с издевочкой (что, укусил?), лишь вежливое терпение наставника, доказывающего азбучное. «Или чист, или умеет здорово линять», – подумал Сулимов.

– Вам знакомы некто Пашка, по прозвищу Козел, и Венька Кривой? – спросил он.

– Знакомы, – слегка насторожился Пухов.

– Что это за люди?

– Ничего хорошего, опустившиеся алкаши.

– Однако они работали у вас.

– Да, пока один совсем не спился, не был увезен в больницу.

– А какого склада люди, ныне работающие у вас, – Соломон Рабинович и Данила Клоповин?

– Примерно такого же.

– Они были приняты вами вместо спившихся Пашки и Веньки. Вместо алкашей – алкаши. Почему именно с прежними изъянами?

– Приходилось специально подыскивать таких.

– Чтобы могли исполнить обязанности собутыльников для Рафаила Корякина?

– Именно.

– И после этого вы пытаетесь уверить – не спаивали Корякина, не в ваших интересах!

– Скажите, – впервые резко обратился Пухов к Сулимову, – мог ли я прекратить пьянство Корякина? Медицина не справляется с такими! От пьянства избавить его не в силах моих, зато оберечь от неприятностей хоть и трудно, но в моих! Беды не оберешься, если б Корякин стал пить с кем попало, драки, поножовщина, всякая шваль, постоянно крутящаяся возле цеха в ожидании выпивки. Было такое, пока меры не принял, – пусть пьет с теми, кто на скандалы Корякина не ответит и от набегов со стороны цех оградит. Спаивать я не спаивал, а мириться с пьянкой Корякина – да, приходилось.

– До чего же неудобен для вас был Корякин.

– Еще тот пряник медовый.

– И заменить его было можно.

– Можно-то можно, да кой-что и останавливало.

– Что же?

Пухов насупился, отвел глаза.

– Одна мысль: оторвись он от меня – совсем сойдет с круга.

– Так вам все же жаль его было?

– Как-никак почти тридцать лет знакомы. А потом – семья у него… И так уж старался семье помогать, с моей помощью половина денег шла мимо Корякина в семью.

– Тяготились Корякиным, а добрые чувства испытывали?