Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
Шрифт:
— У тебя жуткий вид, — заметила Ширли.
— Я сегодня ночью совсем не спал.
— М-м-м. Это правда. Ты легко вспомнил про парковку у мемориала «Титанику»?
— Идея пришла Вуду?
Она засмеялась и откинула назад волосы.
— Какая? Про униформу для обмана парней из ФБР, которые скучают у твоего дома? Или про встречу с сенатором?
— И то и другое.
— Мой бывший шеф только одобрил мой стратегический замысел.
— Твой бывший шеф?
— Я подала в отставку, ухожу из секретариата.
— Ширли…
— По собственному желанию. Мы заключили сделку.
— Тебя прижало ФБР из-за этого чертова разрешения на посещение тюрьмы?
— А вот и нет.
— Но…
— Спокойно.
Она прикрыла мне рот кончиками пальцев. От запаха ее духов у меня запершило в горле. А еще от ее живости, легкости, неестественной беззаботности. Ночная встреча с Вудом, кошмар, пережитый Мариной, и слова Т. К., сказанные на прощание, — мои нервы были натянуты до предела, и даже запах Ширли, ее вид, такой свежий и оживленный, ее спокойная надежность — все меня тревожило.
Она сама откупорила бутылку бурбона и наполнила два стакана. Подав мне стакан, она указала на доклад:
— Я видела эту бумагу пять минут вчера днем. Вуд обедал. Лиззи Доланд — моя начальница — попросила меня положить документы в сейф сенатора. Там лежал пакет этого ирландца из ЦРУ, а в нем — доклад, прямо сверху. Я прочла только конец, но все поняла.
Ширли чокнулась со мной.
— Впрочем, это напоминало выигрыш в бинго, по которому нельзя получить деньги в кассе. Я не знала, что делать. Если бы я украла доклад, фэбээровцы схватили бы меня на раз. И копию не сделаешь. Кроме того, Вуд должен был вернуть досье в ЦРУ до вечера. И документы исчезли бы бесследно.
Она пригубила бурбон из своего стакана и уселась на диван. Я начал терять терпение, взял доклад, прочитал шапку.
— И тут я проявила инициативу. Но если тебе не интересно, я ставлю стакан и поговорим позднее.
— Ширли!
— Я пошла к Вуду, как только он вернулся с обеда. Я объяснила ему, что выдала фальшивое разрешение, но если ФБР ко мне прицепится, я поклянусь, что изготовила фальшивку по просьбе сенатора Вуда и что он это подтвердит… Как же он вопил: «Вы с ума сошли! Никогда в жизни! Никто вам не поверит. Зачем мне это?» Я ответила: «Потому что у вас в руках, черным по белому, было доказательство невиновности этой женщины в убийстве Эпрона, господин сенатор! Это следует из доклада в УСС, который лежит в вашем сейфе. А поскольку вы человек справедливый…» Новые вопли, и еще, пока я не объяснила ему, что он потеряет больше, если будет поддерживать ложь Маккарти и Никсона, чем если поведет себя как честный человек. Вуд не хочет этого показывать, но он до смерти боится Маккарти и Никсона.
— Так это из-за тебя…
— Рассказ нашей русской произвел на него впечатление. Он решил, что для его антикоммунистической кампании мисс Гусеева была бы полезнее живой, чем поджаренной на электрическом стуле. Да и бросок графином в Никсона он оценил… Ну, он позвонил мне домой вчера вечером, часов в десять: «Ширли, что мы можем сделать?» — «Нет проблем, господин сенатор, есть человек, готовый нам помочь». И вот…
— А зачем тебе с работы уходить?
— Потому что нужен виноватый. Тебе придется объяснить, откуда у тебя доклад. Вот я и буду крайней: это я нечаянно перемешала сверхсекретные документы с пачкой старых формуляров на выброс. Вполне правдоподобно: сегодня Лиззи выбросила две коробки старых бумаг. Завтра утром Вуд сыграет на опережение и объявит о моем увольнении. Это будет кстати: пора сменить работу. Я не могу больше выносить атмосферу слушаний на Комиссии.
Я потерял дар речи.
Ширли захихикала, от чего я вздрогнул. Она встала с дивана, отобрала у меня стакан, сделала из него глоток, а потом прижалась своими пахнущими виски губами к моим губам.
И тут я задал
— Эти духи тебе Вуд подарил? И не вчера…
— Ты и это понял?
Она странно взглянула на меня. То ли она гордилась моими дедуктивными способностями, то ли ей было наплевать на мою ревность. Она заставила меня снова положить доклад в коробку от пиццы:
— В этом мире за все надо платить, дорогой мой Ал. И твой долг передо мной будет на тебя чудовищно давить, если ты его теперь не отдашь.
Она обвила мою шею руками и прошептала:
— Может, для начала ты снимешь с меня этот идиотский костюм?
Позднее, уже ночью, Ширли сказала мне:
— Я стала всерьез думать о Марине, когда ты попросил у меня для нее одежду. Я задавала себе вопрос, что за женщина носит мои вещи и что у нее внутри. Я сама примерила то, что купила для нее. А еще я хотела отдать ей некоторые свои платья. Я смотрела на себя в зеркало, чтобы понять, подойдет ли ей все это, представляла себе, как она будет выглядеть. И тут мне пришла странная мысль. Марина так хороша, как только женщина может пожелать. Есть от чего ревновать. Но она несет свою красоту, словно шрам от увечья. Будто эта красота уже давно ее убила.
От этих слов я похолодел. Но я не нашел в себе сил рассказать Ширли о Марининых страданиях в Хабаровске и в ГУЛАГе. Она лежала подле меня нагая, и я словно боялся физически ранить ее кошмарным повествованием. Я дождался, пока Ширли заснет, и стал читать доклад агента Управления стратегических служб Оверти.