Ночь со звездой гламура
Шрифт:
– Это Верочке! Вот уж обрадуется! Вот обрадуется!
Альберт то ли кивнул, то ли нервно дернул головой, взял в руки нарядную коробку с куклой и сказал, бросив быстрый взгляд на Инну:
– Ну… пойдемте, что ли…
– Да… – чужим голосом отозвалась Инна. У нее заранее сжалось сердце от предчувствия печального зрелища смертельно больной маленькой девочки.
– Сами найдете или проводить? – спросила Соколовского Валентина Степановна.
– Конечно, сам, – сказал Берт.
– Ну тогда держите ключ… – Женщина сняла его с белого щита в кухне у двери.
Инна
Когда они дошли до третьего этажа, Берт повернул в коридор, застеленный такой же старенькой, но очень чистой зеленой дорожкой с веселой желтой каймой. У одной из белых дверей, из-за которой не раздавалось ни звука, он остановился и повернулся лицом к Инне. Она удивилась тому, каким оно у него стало белым. Даже губы слегка посинели.
– Не надо так волноваться, Альберт Сергеевич, – сказала она, – я же уже все поняла…
– Думаю, что не все, – ответил Берт и вставил ключ в замочную скважину.
Когда Инна, соорудив на лице приветливую улыбку, вошла в комнату, то поняла, насколько Соколовский был прав. Того, что увидела, она не ожидала. Прямо против двери в инвалидной коляске полулежала излишне худая женщина с некрасиво вывернутыми ногами и руками, похожими на ласты. Голова, повязанная такой же голубой косынкой, какая была на Валентине Степановне, склонялась набок. Синевато-белое лицо было покрыто отвратительными воспаленными прыщами, глаза без всякого намека на ресницы – закрыты. Из угла тонкогубого рта тянулась на грудь нитка слюны.
Инна с трудом сдержала возглас испуга и, пожалуй, омерзения, но быстро взяла себя в руки и даже спросила:
– Это ваша жена?
– Это моя дочь, – ответил Берт, шагнул к чудищу на коляске, присел перед ним и позвал: – Верочка…
Верочка вздрогнула и открыла глаза, которые оказались на удивление чистыми и… синими, и Инна тут же уверилась в том, что она действительно дочь Соколовского. Как ни странно, при всей своей уродливости она была очень похожа на него. И та синева, которая в глазах Берта только угадывалась, в Верочкиных глазах сияла небесной первозданностью. Альберт достал из кармана платок и вытер дочери рот. Верочка явно узнала его, потому что улыбнулась совершенно беззубым ртом и что-то радостно промычала, и даже сделала несколько беспорядочных движений руками.
– Погляди, что я тебе привез, – сказал Берт и показал ей коробку с куклой.
Верочка замычала еще громче, и ее синие глаза засветились такой радостью, что у Инны страшно защемило в груди и перехватило горло. Совершенно обессиленная нахлынувшими на нее чувствами, она опустилась на стул у стены. Берт к тому времени уже достал куклу из коробки и протянул ее Верочке. Та неловко взяла ее своими вывернутыми ластообразными ладонями, прижала к себе и зажмурилась. Берт посмотрел в окно, и Инна заметила, что в его глазах блеснули слезы. Она не могла оставить его один на один с
– Через два дня у нее день рождения, – сказал Берт, – но я не смогу приехать, поэтому вот… сегодня…
– Сколько ей? – спросила Инна, совершенно не узнав собственный голос.
– Двадцать… Такая красивая дата…
Берт достал из кармана целлофановый пакетик с зефиром, надорвал его и протянул одну штуку Верочке. Она опять очень неловко схватила зефирину и сразу начала есть. Кукла выпала из ее рук, и Инна подхватила ее. Ела Верочка жадно, неопрятно и некрасиво. Изо рта опять потянулась слюна, которую Соколовский время от времени вытирал платком. Когда зефирина закончилась, Верочка опять замычала, очевидно, требуя еще.
– Тебе потом обязательно дадут еще, – сказал Берт, но она вряд ли понимала, что он говорил. Ее и без того страшненькое лицо гадко скривилось, а мычание перешло в гортанный клекот.
Инна протянула ей куклу. Верочка замолчала, будто и не кричала, и опять потянулась к нарядной игрушке, счастливо улыбаясь.
– Ну, хватит, Альберт Сергеич, – сказала вошедшая в комнату Валентина Степановна. – Идите уж, пожалуй, а то потом ее будет не успокоить. Чего зря колоть! И так жизнь у нее не сахарная!
– Да-да, конечно, – согласился Берт, сунул в руки женщине пакетик с зефиром и сказал: – Я знаю, что Верочке лучше этого не есть, но она так любит зефир, а через два дня у нее день рождения. Вы уж угостите, пожалуйста, чтобы Нина Андреевна не видела, ладно?
– Угощу, Альберт Сергеич, не сомневайтесь. Немножко – оно не повредит. Чего девка видит-то! Пусть полакомится чуть-чуть… Не беспокойтесь…
– И фрукты там… Их много… Можно и другим больным дать, да и сами ешьте…
– Говорю же, не беспокойтесь, – повторила Валентина Степановна, настойчиво тесня Альберта с Инной к выходу из комнаты.
– Вы, наверно, хотите, чтобы я дал вам объяснения? – спросил Инну Альберт, когда они уже сидели на кухне небольшой двухкомнатной квартиры в Кингисеппе.
– Мне кажется, вы сами хотите рассказать, – предположила Инна.
– Да, вы правы. Не зря же я вас сюда привез. Но вы уже вдоволь насмотрелись, а поэтому можете отказаться слушать. В конце концов это только мои проблемы.
– Это не проблемы, Альберт Сергеевич, это… горе…
Соколовский вскинул на Инну повлажневшие глаза и сказал:
– Спасибо вам за эти слова. Это действительно горе, и я живу с ним уже двадцать лет. Вы все-таки позвольте мне рассказать… Вас это тоже немного касается, потому что… Верочкина мать… В общем, ее мать – это та самая женщина, которую в юности я отбил у вашего мужа Евгения.
– Как? – удивилась Инна. – Женя сказал, что встретил ее недавно… У нее все хорошо… она очень преуспела в жизни.
– Инна! Странно, что вы удивляетесь. Разве станет она рассказывать про такое, тем более что сразу вычеркнула Верочку из своей жизни, будто ее и не было. Она вспоминает о ней только тогда… В общем, надо все по порядку…